— К чему?
Мы — крутые, но позорно недогадливые в силу врожденной тупости.
— Да к тому, что воскрешение наше — дело рук ОБЕЗа! А на кой хрен им это понадобилось?
— Может, проводят какой-нибудь секретный эксперимент? — выдвигаю я предположение, но Чухломин не желает слышать такие глупости.
— Да какой, к черту, эксперимент?! — шипит он. — Что, если им для чего-то понадобились такие уроды, как мы?! Чтобы на вид были как дети, а ум — как у взрослых!
— Думаешь, нас собираются посылать на какие-то секретные задания?
— А кто знает? Может быть… А может, мы еще для чего-то им понадобились…
Ладно, посмотрим, как ты отреагируешь на еще один пробный камушек.
— Да нет, бригадир, ты чушь несешь, — машу рукой я. — Какие секреты могут быть в нашем мире? Мы что — воюем с кем-то? — Он угрюмо молчит. — Да и зачем им было оживлять нас, если они могли использовать, например, лилипутов и карликов? Или накрайняк, настоящих детишек…
— Не-ет. лилипуты и карлики — это не то. Да и дети малые не в счет: что с них возьмешь?.. А насчет того, какие задания… Об этом мы с тобой можем лишь гадать, парень, но чует мой нюх: тут дело нечисто…
— Да нет, туфта это, — говорю я. — Если уж на то пошло, то знаю я, для чего им понадобилась реинкарнация…
Как ни странно, но мой собеседник спрашивает не то, что должен был бы спросить в его положении любой другой.
— Откуда ты это знаешь? — интересуется он. А должен был спросить: «Для чего?»
— Из сосуда, — развязно ответствую я. — Помнишь, несколько дней назад меня увозили из Дома?
— Ну?
Чухломин настолько заинтересован, что забывает о хлебе, который он машинально мнет в кулаке. Утки, констатировав, что продолжения кормежки не намечается, теряют к нам всякий интерес и постепенно переходят на подножный корм, то и дело ныряя под воду.
— Привезли они меня не куда-нибудь, а на самый настоящий допрос, — продолжаю я, небрежно сплевывая в траву. — Посадили в кресло, как у зубного врача, только еще страшнее, накачали какой-то дрянью и стали задавать разные вопросы… А от дряни этой ты становишься сам не свой и готов им выложить про себя все, что знаешь, и даже то, чего не знал никогда…
— И что? — с тревогой перебивает меня он. — Ты им все рассказал?
— Конечно! А куда денешься?.. Хотя моя личность обезовцев не заинтересовала. Я так понял, что они ищут среди нас кого-то другого.
— Они не сказали — кого?
— Какого-то типа по фамилии Мостовой, — пожимаю я плечами. — Да ты-то что всполошился, бригадир? Или тебе попадался кто-то с такой фамилией?
— Нет-нет, — поспешно заверяет меня Чухломин. И отворачивается (чтобы спрятать от меня выражение своих глаз?). — Первый раз слышу… Что он хоть натворил-то, этот Мостовой?
— Не знаю. В конце концов, мне-то что? Главное — меня эти ментовские разборки не касаются, а там — гори они все ясным пламенем!..
— Во-от оно что, — тянет после паузы мой собеседник. — Значит, отсюда ноги растут у ихней затеи… Наверно, много грехов за этим человечком числится, раз они готовы на все, лишь бы поймать его, даже после смерти…
— А с чего ты взял, бригадир, что он — преступник? А может, он, наоборот, — очень ценный кадр для человечества? К примеру, ученый, который изобрел что-нибудь такое, что может перевернуть всю нашу жизнь, а в самый последний момент дал дуба и унес с собой в могилу секрет своего открытия…
— Не-ет, — чешет в затылке (видно, раньше у него там была плешь) Чухломин. — Тогда он не стал бы скрываться после воскрешения…
Что ж, в логике бывшему каменщику не откажешь… Ну и что мы от нашего хода имеем? Похоже, что ничего. Ну, ошарашил я слегка этого труженика мастерка и кувалды своим заявлением — вон, сидит, как будто пыльным мешком пришибленный, — а расколоть мне его, если это Дюпон, так и не удалось. Наоборот, теперь, если он и есть Мостовой, то будет пуще прежнего таиться… Как же получить окончательную ясность о нем?
— Не пойму, — задумчиво произносит Чухломин. — Если то, что ты мне сказал, — правда, то какой им было смысл искать этого бандита? Чтобы наказать за все, что он натворил в первой жизни? Но тогда не только его они должны искать, а всех бывших преступников… Но до меня все равно не доходит, Виталь… Разве бог уже не наказал всех бандюг? Да еще как наказал! Самой высшей мерой… Кого-то, как тебя, — взрывом, кого-то — автомобильной аварией, а кого-то, бедолагу, — кирпичом по башке… Не-ет, не верю я в этот маразм…
— Не знаю, — лениво говорю я. — Маразм это или не маразм, а то, что ОБЕЗ разыскивает Мостового, — факт…
— Ладно, — вдруг говорит Чухломин, поднимаясь с земли. — Извини, Виталь, но мне пора…
— Что — очередной раунд игры в преф? — ехидствую я.
— Ага, — подхватывает он. — Надо перед сном пару пулек расписать. А то скоро карты разучусь в руках держать…
Но по нему не видно, что он охвачен карточным азартом. Я бы сказал, что его беспокоит что-то другое. Но что именно?
Когда бывший бригадир скрывается за деревьями (почти вплотную к пруду подступает небольшой сосновый бор), я достаю из кармана шортов уокмен размером с зажигалку и вставляю в уши крошечные капсулы наушников. Потом нажимаю на сенсор переключения . диапазонов и, поднеся к губам приемник отверстием, предназначенным для подключения внешней антенны, говорю:
— Двести двадцать.
— Слушаю тебя, Лен, — откликается в наушниках голос Слегина.
— Ты слышал мой разговор с Чухломиным? — осведомляюсь я ради проформы, хотя знаю, что микрофон, скрывающийся под корпусом приемничка, не должен был подвести.
— Еще бы! Будто слушал захватывающую аудио-книгу!
— Тогда присмотри за бригадиром, — прошу я. — Какой-то он озабоченный стал после нашей беседы…
— Мы его «ведем», не беспокойся.
— Есть что-нибудь новенькое? — вяло интересуюсь я.
Вяло — потому что работа по массовой реинкарнации в основном завершена, остались неохваченными кое-какие носители, но вряд ли стоит надеяться, что именно среди них отыщется Дюпон.
— Да нет, пока все по-старенькому.
— А как обстановка в Доме?
Короткая пауза — видимо, Слегин пробегает взглядом по экранам мониторов. Потом скупо сообщает:
— Тишь да гладь. Основная масса контингента готовится отойти ко сну. Во всяком случае, почти все разбрелись по своим комнатам, одни доминошники еще стучат костяшками. Ты сейчас куда?..
— Собираюсь нанести визит одному гениальному писателю.
На этот раз пауза длиннее первой, словно Слегин настолько ошарашен моими словами, что утратил дар речи.
Наконец я слышу:
— Тебя опередили, Лен…