Конечно, он понимал всю сложность своей затеи, но ничуть не комплексовал по этому поводу. Пусть у старичка-душегуба не имелось пока ни имени, ни адреса, но он жил – и уже достаточно долго – среди людей, плёл нити какого-то заговора, беспощадно уничтожал всех неугодных, а следовательно, должен был изрядно наследить, причём в самых разных местах и временах.
Дело оставалось за малым – найти тех, кто с этим старичком соприкасался, пусть даже мимолетно. А кем они окажутся – его врагами или, наоборот, единомышленниками – особого значения не имело.
Великие боги наградили смертных даром речи, а коварные демоны, в пику им – грехом суесловия. Именно на этой человеческой слабости извечно стояли и впредь будут стоять сыскные службы.
Люди, обитавшие в мире, когда-то избранном Ваней Коршуном для своей, хоть и небезопасной, но общественно-полезной деятельности – в мире городского дна – казались безразличными и отрешёнными только внешне. На самом деле в массе своей они были как чуткие антенны, воспринимавшие малейшие сигналы большого мира, кипевшего вокруг – в особенности те сигналы, которые могли как-то отразиться на благоденствии маргинального сообщества.
Милиция ещё только планировала грандиозную облаву на бездомных и беспаспортных московских клошаров, а те уже спешно покидали опасные районы, посмеиваясь при этом над незадачливыми наследниками Ф. Э. Дзержинского. Не успевали щедрые господа и дамы из благотворительных организаций развернуть где-нибудь свои походные кухни, как оборванцы всех мастей мигом выстраивались в очередь, куда более многочисленную и дисциплинированную, чем приснопамятные очереди к мавзолею, почти на десять процентов состоявшие из тайных сотрудников КГБ.
Хотите верьте, хотите нет, но во все времена первыми опасность – а равно и поживу – чуяли бродяги и изгои.
Кем, спрашивается, был на самом деле праотец Ной, счастливо переживший всемирный потоп? Пьяницей и бездельником, первым из людей познавшим замечательные свойства виноградной лозы, а потому забросившим свою пашню. Свободного времени у него было предостаточно, вот и построил какое-то несуразное сооружение, впоследствии названное ковчегом, что по-еврейски означает всего лишь просмоленную корзинку. Да и животных он взял в плавание исключительно ради собственного пропитания. А иначе куда бы подевались мясистые мастодонты, жирные пещерные мишки и деликатесные птеродактили? Продлись потоп чуточку подольше, так, наверное, в природе не осталось бы даже гадов ползучих. Семейство Ноя пожрать любило. Один Хам чего стоил.
А взять гибель Помпеи, увековеченную русским живописцем Карлом Брюлловым и голливудскими кинорежиссерами! Единственными, кто сумел спастись от лавы, удушливых газов и вулканических бомб (кроме, конечно, богачей, ускакавших на лошадях), были неимущие плебеи, заранее покинувшие это роковое место.
В Афганистане советская военная разведка предугадывала грядущий налёт душманов по поведению нищих дервишей, в преддверии опасности исчезавших, как по мановению волшебной палочки.
Возьмите списки жертв террористических актов – хоть в Москве, хоть в Нью-Йорке, хоть в Тель-Авиве. В них не найдёшь ни единого босяка. И если пресловутая мировая катастрофа, многократно воспетая в апокрифах, фантастических романах и фильмах соответствующей тематики, всё же разразится, на земле обязательно уцелеет горсточка голоштанных и бесшабашных бродяг.
Следует заметить, что люди, в разные времена называвшиеся то варнаками, то богодулами, то хитрованами, то бичами, то бомжами, становились таковыми в силу самых различных обстоятельств, причём драматические перемены в их судьбе не обязательно означали нравственное и физическое падение.
Одни превращались в бродяг вследствие болезней, долгов, войн, пристрастия к спиртному, стихийных бедствий, судебных ошибок, происков ближних и неблагоприятного стечения обстоятельств, короче говоря, помимо своей воли. Самым знаменитым из этих страдальцев, вне всякого сомнения, был ветхозаветный праведник Иов.
Для других подобный образ жизни становился средством заработка и даже – как в случае с цыганами – принимал наследственный характер. К этой категории относились и люди, у которых тяга к бродяжничеству носила патологический характер, как, например, у легендарного Агасфера.
Третьи выбирали такую участь намеренно, стремясь не только отрешиться от соблазнов роскоши и власти, но и поставить себя вне общества, отравленного ядом лицемерия, корыстолюбия и бездуховности.
В списке этих подвижников числится немало славных имён. Здесь и философ-киник Диоген Синопский, открыто насмехавшийся над самомнением земных владык, и средневековый вагант Франсуа Вийон, которого независимый нрав и острый язык в конце концов привели на виселицу, и московский блаженный Васька, не видевший особой разницы между великим князем и последним смердом, и русский император Александр Первый, сорок лет скрывавшийся под личиной бездомного старца Фёдора Кузьмича, и последний литературный романтик Александр Грин, одно время вынужденный питаться воробьями и воронами. А кем, спрашивается, был сам Спаситель, всю свою короткую жизнь скитавшийся по чужим углам? И этот перечень можно продолжать и продолжать…
Страсть к бродяжничеству обуревала и великих путешественников, раздвинувших пределы обитаемой ойкумены до её нынешних размеров.
В постоянных скитаниях прошла жизнь перса Скилака, грека Геродота, китайца Чжан Цяня, араба аль-Бируни, норвежца Лайфа Эриксона, венецианца Марко Поло, английского пирата Дрейка, тверского купца Афанасия Никитина, приказного казака Хабарова, солдатского сына Крашенинникова, друга новогвинейских каннибалов Миклухо-Маклая. Даже барин Пржевальский, возвращаясь из своих бесконечных странствий в родную усадьбу, предпочитал ночевать в шалаше, сооружённом из еловых веток.
Пролетарии всех стран так и не нашли между собой общего языка, зато бродяга любой национальности, оказавшийся хоть в Америке, хоть в Азии, хоть в Европе, всегда получит место у придорожного костра, ломоть чёрствого хлеба и стаканчик какой-нибудь местной бормотухи…
Истинная профессия Вани Коршуна была известна лишь очень немногим московским бродягам, тем более что он постоянно менял свои ипостаси, представляясь то вороватым пацаном, то девочкой-попрошайкой, то горбатым карликом, изгнанным из театра лилипутов по причине профнепригодности. Настоящие дети, которых в бродяжьей семье было немало, инстинктивно ощущали фальшь, присущую поведению Вани, но к ним у него был особый подход.
Ясное дело, что в глубине души Ваня презирал бездомную шатию-братию, среди которых иовов, агасферов и диогенов было значительно меньше, чем жадных и подлых подонков, некогда красочно описанных основоположником соцреализма Максимом Горьким, в молодые годы также отдавшим дань бродяжничеству. Однако все правила держатся на исключениях. Был промеж бомжей один типчик, которого Ваня по-настоящему уважал и считал чуть ли не своим духовным отцом.
Звали этого замечательного человека Пахомом Вивиановичем, а за глаза – Павианычем. Осознанно избрав свой удел ещё в те времена, когда бродяг и попрошаек приравнивали к врагам народа и высылали в места, где люди искривлялись, истреблялись, испарялись, но уж ни в коем случае не исправлялись – ныне он по праву считался патриархом российских люмпенов.