– Разве у них лагерных номеров на предплечье не имелось?
– Нет. Номера уже попозже накалывали, лет в семь, а они совсем сосунками были. Как только и выжили… Правда, под мышкой у обоих какие-то смутные значки имелись. Вроде как римские цифры.
– Они хоть сдружились потом?
– Где там! Люто друг друга ненавидели. Хуже, чем кошка с собакой. При каждом удобном случае опять бузу затевали. Пришлось новичка дальше по этапу отправить. И тогда наш Клык почему-то затосковал. Слёг в санчасть и там на спинке кровати повесился… Но и это ещё не всё! Едва печальная весть дошла до братца, который в это время находился уже за Байкалом, как тот сразу бросился под поезд. Вот тебе и вся мораль!
Ваня хотел спросить ещё что-то, но в дверь сторожки постучали.
Филька Удушьев оказался крепким малым, длинноруким и слегка сутулым. Вид он имел несколько отрешённый, словно обдумывал что-то очень важное или, наоборот, никак не мог собраться с мыслями.
В его облике тоже проглядывали вполне очевидные признаки вырождения, но не нынешние, вызванные кошмарной экологией, а древние, унаследованные ещё от тупоголовых и свирепых неандертальцев, скитавшихся по Евразии ещё двадцать тысяч лет тому назад и время от времени скрещивавшихся с нашими предками.
Люди этой породы обычно довольствовались малым, к лучшей жизни стремления не испытывали, способностей к работе, требующей ловкости и смекалки, не выказывали, зато отличались агрессивностью и немотивированной жестокостью, свойственной всем эмоциально неразвитым натурам.
При царе-батюшке эту дефективную публику на воинскую службу старались не брать, хотя во время революции многие смогли сделать стремительную, хотя и недолговечную карьеру. Самые яркие примеры тому – атаман Махно и комбриг Котовский. В советские времена из граждан неандертальского происхождения формировались строительные батальоны, но и в конвойных частях их тоже было немало. Любому рабочему инструменту они предпочитали лом и лопату, а оружию – штык.
Надбровья у Фильки Удушьева были как булыжники, из-под них на мир взирали пустые и невозмутимые глаза первобытного охотника. На Павианыча он глянул только мельком, зато Ваню изучал столь пристально, что тому даже стало немного не по себе. Пришлось вмешаться хозяину.
– Это мой дальний родственник, – пояснил он. – У него братан погиб недавно. Шёл себе, никого не трогал, а ему голову напрочь отстрелили. Тебе это ничего не напоминает?
Филька Удушьев только пожал плечами, но свой мертвящий взгляд от Вани отвёл.
– Ладно, – Павианыч почесал одну босую ступню другой, отчего на пол посыпалась какая-то труха, похожая на опилки. – Помнишь, у тебя приятель был… Макарона, кажется.
– Марадона, – поправил Удушьев.
– Вот-вот… Что с ним сталось?
– Окочурился, – впервые в глазах Фильки мелькнуло что-то похожее на человеческое чувство.
– Но ведь он не сам по себе окочурился, так?
– Не сам, – согласился Удушьев. – Шмальнули его.
– Кто шмальнул?
– Дед один, – сказал Удушьев и чуть погодя добавил: – Мне так показалось.
– Трость у него в руке была?
– Может, и была. Не помню.
– Ты бы рассказал всё в подробностях. Мой свояк, между прочим, тоже какого-то старика подозревает. Но тот с тростью был.
Удушьев, не проронив ни слова, вновь уставился на Ваню. Павианычу даже пришлось кинуть в него чёрствой коркой.
– Ты что молчишь, Филя? Язык проглотил?
– Где-то я его видел, – протянув вперёд руку, Удушьев указал на Ваню.
– Здесь и видел, – сказал Павианыч. – Он ко мне иногда захаживает.
– Нет, не здесь… В городе видел. Он в тот раз девкой был. С косичками.
Ване пришлось оправдываться, что он крайне не любил.
– У меня сестра-двойняшка есть. Та действительно с косичками ходит.
– Нет, – Удушьев покачал головой. – Это ты был. Что-то здесь не чисто.
Дело принимало совершенно нежелательный оборот и, стараясь как-то разрядить обстановку, Павианыч сам перешёл в наступление.
– Я замечаю, тебя в последнее время глюки стали посещать, – заявил он. – Надо меньше травку курить.
– Это ты кому? – Удушьев вперился в Павианыча.
– Тебе, кому же ещё… – старик слегка осёкся, что для него было как-то нехарактерно.
– Я думал, ему, – в голосе Удушьева появились зловещие нотки, – вы же свояки… Имеешь полное право указывать. А меня не касайся. Ты мне – никто. Понял?
– Понял. – Павианыч закашлялся, словно костью подавился. – Ты, Филя, только не нервничай. Вспомни, как дело было. Вы, наверное, отправились с Марадоной в город погулять?
– На гоп-стоп мы отправились, – с поистине детской непосредственностью сообщил Удушьев. – Кумар совсем задолбал. А в карманах ни шиша.
– Это когда было – зимой, летом?
– Осенью. Рано темнело.
– Ну и как, пофартило вам?
– Нет.
– Мало взяли?
– Вообще ничего не взяли, – неприятные воспоминания заставили Удушьева оскалиться. – Ещё и газом нас угостили. Чуть проморгались.
– Что потом было?
– Потом в какой-то двор зашли. Старика там увидели. Прогуливался. Одет прилично. Решили взять на абордаж.
– Он там один прогуливался?
– Один. А иначе чего бы нам суетиться…
– Трость при нём была?
– Не помню.
– Ну хорошо, как вы со стариком обошлись?
– Подошли. Тряхнули хорошенько. Говорим: «Бабки гони, старый пердун, а иначе досрочно дуба врежешь. Освежуем, как скотину».
– Представляю, – тяжко вздохнул Павианыч. – Дошли до него ваши добрые слова?
– Дошли. Проситься стал. Дескать, всё отдам. Только не убивайте.
– И что он вам отдал?
– Котлы с лапшой и лопатник.
– Документы в лопатнике были?
– Документы он попросил вернуть. За это, грит, подарю вам булавку от галстука. Рыжую, с брюликом. Больших денег стоит.
– И вы, конечно, согласились?
– Согласились. На кой хрен нам его пенсионные ксивы!
– И что это за булавка была?
– Булавка как булавка. Я толком и не рассмотрел. Но тяжеловатая, с блеском. Мне её старик в лацкан воткнул, – Удушьев приложил ладонь к груди.
– Почему тебе, а не Марадоне?
– Старика-то в основном я бомбил. Марадона на подхвате был.
– На этом вы и расстались?
– Не сразу. Напоследок мы его кишени прошмонали, велели молчать в тряпочку и пошли своей дорогой.