Цимбаларю досталось место напротив Страшкова. Кондакова с Людочкой усадили за дальний конец стола. Каким-то образом среди гостей оказался и Ваня, державшийся весьма свободно. Отец Никита на поминки не явился. Отсутствовала и чересчур невоздержанная на язык Зинка Почечуева.
Всеми делами в избе заправляла Парамоновна, знавшая поминальный обряд назубок.
Первым делом гостям подали кутью – безвкусную рисовую кашу с мёдом, однако от её дегустации Цимбаларь сумел увильнуть. Он вообще недолюбливал поминки, а уж если попадал на них, то ничего, кроме водки и острых закусок, не употреблял. Вот и сейчас он уже присмотрел себе миску с маринованными грибами и блюдо с мочёной клюквой.
Как и заведено, пили без тостов и долгих уговоров – сам себе налил, сам себе и причастился. Гости до поры до времени помалкивали, скорбно вздыхая и стараясь не чавкать.
После третьей рюмки никто из-за стола не встал, а после пятой изба загудела от оживлённых разговоров. Покойника если и вспоминали, то лишь ради приличия. С тарелок быстро исчезало всё самое вкусное. Водку повсеместно заменил самогон, который некоторые любители запивали брагой.
Вдова расхаживала вдоль столов и потчевала гостей. Сноха, подпершись рукой, что-то гундосила себе под нос.
В сенях мужики курили и рассказывали бородатые анекдоты. Про недавнее видение никто и не заикался, хотя Цимбаларь мог бы поклясться, что время от времени ощущает на себе странные взгляды, которые можно было охарактеризовать как неприязненные. Может статься, кто-то уже примерял его к одному из багряных призраков.
Кондаков тоже заметно нервничал, как жених-импотент на свадьбе. Что касается Людочки, то она к угощениям даже не прикоснулась. Один только Ваня, отдав должное скорби, теперь веселился вовсю.
Выждав удобный момент, Цимбаларь обратился к Страшкову:
– Мне очень понравилась ваша траурная речь. От всей души было сказано, а главное, по делу.
Сыродел оставил куриную ножку, которую грыз до этого, и доверительным тоном сообщил:
– Признаюсь по секрету, что слова, сказанные над гробом Ложкина, к нему самому никакого отношения не имеют. Я позаимствовал их из речи, произнесённой римским царём Нумой Помпилием по поводу смерти Гая Марция Кориолана. Люблю, знаете ли, почитать перед сном исторические сочинения. Особенно Плутарха.
– Все слова на свете уже были однажды сказаны. Важно то, что сегодня они попали в самую точку, – Цимбаларь продолжал петь Страшкову дифирамбы. – Только я не совсем понял смысл вашей фразы относительно лавирования между светом и тьмой. Остаётся неясным и символ пропасти, на краю которой якобы случалось стоять Ложкину.
– Имеется в виду лавирование Кориолана между Римом и его внешними врагами, – пояснил сыродел. – А край пропасти – это ненависть римского народа, чего Кориолану по большому счёту удалось избежать. История сама по себе весьма поучительная… Что касается Ложкина, то он лавировать не умел. Рубил сплеча, зачастую не задумываясь о последствиях. Впрочем, не нам его сейчас судить…
– Скажите, а как недавнее видение вписывается в вашу теорию массовой психологии? – Цимбаларь хотя и не скупился на комплименты, но испытывающего взгляда со Страшкова не спускал.
– Представьте себе, самым органичным образом, – с улыбочкой ответил сыродел. – Всех участников похорон в глубине души волновал вопрос: воздалось ли преступнице по заслугам или она сумела избежать божьего суда? Согласитесь, эта неопределённость мучила и вас.
– В какой-то мере мучила, – кивнул Цимбаларь.
– И случилось так, что в самый горестный момент похорон сотни людей одновременно пожелали убийце страшной кары. Сила этого эмоционального порыва и породила массовую галлюцинацию. Скорбящие увидели то, что они страстно жаждали увидеть, – сцену возмездия.
Пока Цимбаларь соображал, как бы получше ответить на эту галиматью, над ними чёрным коршуном нависла вдова Ложкина.
– Что же вы, люди добрые, всё говорите да говорите, а кушать не кушаете? – вознегодовала она. – Тут вам не говорильня, а поминки. Зубами надо работать, а не языком. Выпивайте и закусывайте, пока я добрая.
Суровая вдова сама налила им по стакану крепчайшей самогонки и навалила в тарелки здоровенные кусища варёной солонины, на которую Цимбаларь даже смотреть спокойно не мог.
Спустя некоторое время, повинуясь безмолвному сигналу Людочки, он покинул пиршественный стол, за которым гости уже пытались завести развесёлую песню.
Кондаков чуть ли не силком приволок Ваню, собиравшегося гулять нынче до упора (деревенские поминки просто очаровали лилипута простотой своих нравов).
После бурных событий сегодняшнего дня это был их первый серьёзный разговор.
– Как вы думаете, что это было? – спросила Людочка, имея в виду недавнее видение. – Констатация свершившегося факта или лишь способ утешить людей?
– Да я же вам сразу сказал, что она окочурилась, – ответил Цимбаларь. – Надо быть сказочным фениксом, чтобы уцелеть в озере горящего керосина.
С этим мнением косвенно согласился и Кондаков.
– Во всяком случае, смерть Изольды Марковны была показана весьма достоверно, – изрёк он. – Даже чересчур.
Точку в дискуссии поставил Ваня:
– Откинула фольклористка копыта, и нечего здесь нюни распускать. Кто на нас с огнём пойдёт, от огня и погибнет… Сейчас других проблем тьма– тьмущая. Под дамокловым мечом ходим.
– Тут ты, скорее всего, прав, – согласилась Людочка. – В избе я казалась себе беззащитной тёлкой, на которую точат нож.
– Признаться, и я ощущал себя не в своей тарелке, – сказал Цимбаларь. – Если измышления о багряных призраках имеют под собой основу, сегодня нам был вынесен повторный смертный приговор.
– Который могут привести в исполнение безо всяких околичностей, – буркнул Кондаков. – Пырнут под шумок ножичком – и ищи потом виноватых… Надо нам поосторожнее быть. В чужих компаниях меньше засиживаться.
– Один раз собрался оттянуться – и то не дали! – с горечью произнёс Ваня. – Разве это жизнь…
– Ты и так неплохо оттянулся, – упрекнула его Людочка. – Поллитру высосал, если не больше. А ночью опять холодный компресс будешь требовать.
– В прошлый раз мне не компресс был нужен, – ухмыльнулся Ваня. – Я на твой новый пеньюар хотел полюбоваться. Офигенная вещь! В нём и для журнала «Плейбой» не зазорно сняться.
– Да ну тебя! – Отмахнувшись от Вани, Людочка обратилась к Цимбаларю: – О чём это ты так увлечённо беседовал со Страшковым? Неужели он открыл тебе тайный смысл своей траурной речи?
– Как же, дождёшься, – скривился Цимбаларь. – Скользкий типчик, будто налим. Наплёл мне сорок бочек арестантов. Дескать, сказана эта речь была лишь для красного словца и к Ложкину никакого отношения не имеет. Истинный её автор – римский царь Нума Помпилий, высказавшийся подобным образом по поводу смерти военачальника Кориолана, наломавшего при жизни немало дров.