– Благодарю вас, – сказала она, обращая к помощнику начальника усталое темноглазое лицо. – Вы очень любезны, спасибо.
– Спокойной ночи, сударыня, – проговорил помощник, с усилием подавляя зевок, и подумал, что наконец-то и ему можно на некоторое время прилечь. Самое малое часа три поезд будет в пути без всяких остановок.
За Ковалевской закрылась дверь. «На кого же она похожа?» – снова подумал помощник начальника поезда, стаскивая сапоги.
Он уже лег, уже начал засыпать, когда вдруг сообразил: в лице сестры Ковалевской было что-то собачье. Эти слегка навыкате карие, блестящие глаза, толстые щеки… Она похожа на мопса, вот на кого! На толстого мопса!
Марина свернулась клубком и натянула на голову одеяло. В вагоне топили, было даже душно, однако ее бил неутихающий озноб. На одеяло она набросила полушубок, но все-таки мерзла. Именно поэтому она легла не раздеваясь, хотя постель была застелена отличным, просто-таки довоенным, пусть не крахмальным, но отлично выстиранным и проглаженным бельем.
Давно она не спала на таком белье. Больше двух лет!
Впрочем, дело было не только в том, что она мерзла. Раздеваться было страшно. А вдруг ворвутся… вдруг узнают… вдруг сорвут дверь с криком: «Убийца! Это не Ковалевская! Берите ее!» – и поволокут куда-то… на расправу… а она окажется в одной рубахе. Поэтому она сейчас лежала в неудобной позе, и неровно обшитая горловина серого платья натирала ей шею.
Это платье из серой полушерстяной материи она сшила сама, спеша и проклиная все на свете, хотя всегда любила шить, да и умела – это, пожалуй, было единственное, что ей всегда удавалось из домашних дел. Марине пришлось сшить его заранее, потому что она знала: платье худой Елизаветы Васильевны Ковалевской не налезет на громоздкое тело Марины Аверьяновой. Да и потом, как это… снять с мертвой… надеть на себя… Довольно и косынки, без которой не обойтись!
Она все продумала, приготовила заранее, и вот три часа назад задуманное ею свершилось. Жизнь должна начаться заново и идти иначе. Марина даже не предполагала, что это пройдет так легко! А впрочем, ей и делать-то почти ничего не пришлось – все устроил Ждановский. Однако план был разработан самой Мариной.
Доктору предстояло дождаться, пока от Ковалевской разойдутся гости, пришедшие проститься с ней, уйти вместе с ними, чтобы другие непременно его видели и могли подтвердить, что он ушел. Затем Ждановский должен был вернуться под предлогом, будто хочет проводить Ковалевскую на вокзал…
Елизавета Васильевна, конечно, удивилась: у них со Ждановским сложились довольно натянутые отношения. Их и раньше-то дружескими трудно было называть, а с тех пор как она узнала от Васильевых, что доктор довольно часто общается с Мариной Аверьяновой, она и вовсе начала его сторониться.
Кто знает, быть может, Ковалевская даже заподозрила Ждановского в пособничестве побегу пленных. Может быть, решила, что именно он рассказал, где они могут раздобыть транспорт. Но она об этом никому ни слова не сказала – наверное, вспомнила, что сама же и открыла секрет гаража Марине Аверьяновой, так что получалось, что к злосчастному побегу Ковалевская тоже руку приложила.
Одним словом, все время, проведенное ею в Х., Елизавета Васильевна сторонилась Ждановского, и поэтому ему было понятно удивленное, растерянное выражение ее лица, когда он вот так, ни с того ни с сего, появился перед ней и предложил помощь.
– Да меня обещали отправить на госпитальном автомоторе, – сказала Ковалевская, чтобы избавиться от непрошеного визитера. Ей не хотелось быть ему обязанной.
– Что вы, Елизавета Васильевна! – засмеялся Ждановский. – Гляньте только в окно, ни зги не видно… Черт украл месяц! Никакому мотору не пробраться. Я попросил легкие сани у моей квартирной хозяйки, ее сын ведь промышляет извозом, вы знаете…
– Да, – кивнула машинально Ковалевская, хотя в жизни о том не слышала. – Большое спасибо, Семен Ефимович. Я не ожидала, что вы так заботливы, но…
Она осеклась. Прислушалась растерянно.
Ждановский знал, почему – легонько хлопнула входная дверь.
– Это ваш возчик пришел? – спросила Ковалевская, пристально глядя на доктора, хотя проще всего было оглянуться. Но его желтоватые глаза словно гипнотизировали ее, словно настаивали: «Не оглядывайся! Не оглядывайся!»
Она не оглянулась… только увидела краем глаза, как мелькнула по притолоке тень…
– Кто… – начала Елизавета Васильевна, но не успела договорить, потому что получила удар по голове и упала на колени.
– Давайте быстрее, – сказала Марина, опуская обернутый полотенцем молоток и вглядываясь в скорчившееся на полу тело. Особенно пристально она смотрела на разлетевшиеся на затылке рыжевато-золотистые, с редкими серебряными нитями волосы. Нет, она ударила совсем слегка, только чтобы лишить Ковалевскую сознания, крови быть не должно… А то возиться тут еще, замывать. Некогда!
Ждановский, чуть побледневший, но спокойный, выхватил из кармана маленькую коробочку со шприцем. Игла уже была насажена, лекарство приготовлено. Беря мягкую, безжизненную руку Ковалевской, он вдруг ощутил желание протереть место будущего укола спиртом, потом усмехнулся и ввел иглу под кожу.
– Что вы ей вкололи? – прохрипела Марина, наблюдая, как глаза жертвы вдруг распахнулись и словно поймали цепким взором ее взгляд. Впрочем, они тотчас померкли и закатились. Рот приоткрылся, тело дернулось раз, другой…
– Не все ли вам равно? – пробормотал Ждановский.
Он провел ладонью по лицу Ковалевской, закрывая ей глаза.
– Все? – сдавленно спросила Марина.
– Все кончилось, не тревожьтесь.
Легко сказать, подумала Марина. Еще ничто не кончилось! Все только начинается, в том числе и тревоги. У кого их будет больше? У Ждановского, которому под прикрытием метели придется отвезти труп к Амуру и сунуть его в загодя присмотренную полынью? Или у Марины, которая сейчас наденет чужую косынку, возьмет чужой портплед и свой американский саквояж – и отправится на вокзал, чтобы сесть в воинский эшелон под именем сестры милосердия Елизаветы Васильевны Ковалевской?
Пожалуй, Ждановскому все-таки легче. Как только он спрячет труп, все его заботы действительно кончатся. Марине же предстоит долгое время жить по чужим документам, таиться, прятаться… И хромать! Да, да, она должна будет не забывать какое-то время еще прихрамывать!