«Не говори ничего, – мысленно взмолился Шурка. – Мне легче смириться с тем, что она была немецкой шпионкой, чем писала любовные письма какому-то Ласкину… О Боже, какая пошлость, какая кисло-сладкая, приторная фамилия!»
– Преимущественно они состояли из переписанных цитат из сонетов Шекспира, изданных двенадцать лет назад и переведенных господами Ильиным, Лихачевым, Щепкиной-Куперник, Гриневской, Федоровым и другими. Сто пятьдесят четыре сонета послужили отличной шифровальной книгой для господ шпионов. Не стану обременять вас дешифровкой, скажу только, что она не составила для нас труда. И знаете, почему? Потому что два года назад, еще в августе четырнадцатого, нашими крейсерами «Богатырь» и «Паллада» был захвачен немецкий крейсер «Магдебург». Вернее сказать, взята в плен его команда во главе с капитаном Хабенихтом – сам крейсер был по его приказу подорван и затонул. Однако наши водолазы обследовали его и обнаружили выброшенную перед взрывом за борт книгу трехфлажного свода сигналов германского флота, а также – коды и шифровальные таблицы для радиотелеграмм. Хабенихт держал все это в собственной каюте и даже не счел нужным уничтожить, полагаясь на взрыв. Напрасно… Наше командование до самого последнего времени держало в тайне эту важную находку, а между тем она помогла расшифровать очень многие коды, и не имеющие отношения к морским службам. Помогло и в нашем случае. В принципе стихотворные коды известны давно, – пожал Охтин плечами, – и представляются мне совершенно не оправдывающими себя – по степени громоздкости и подозрительности. Согласитесь, любому стороннему наблюдателю покажется странным случайное нагромождение стихотворных строк! Изумило оно и меня, а потом и вызвало подозрения, которые в конце концов подтвердились. Увы, всему нашему начальству – кроме Георгия Владимировича Смольникова, конечно, – предположение о существовании гнезда немецких шпионов в Энске слишком долго казалось бредовой идеей. Даже наше охранное отделение оказалось сборищем преступных тугодумов… – Он махнул рукой. – А впрочем, считайте, что последних слов я не говорил, а вы их не слышали.
– Погодите! Получается, что задержанная вами сейчас хорошенькая барышня была резидентом германской разведки? – спросил Константин Анатольевич, даже не подозревая, что каждым своим словом вонзает в душу любимого сына обоюдоострые лезвия.
– Резидентом? Да ну! – отмахнулся Охтин. – Мелкая пташка, переписчица, наушница… По надобности исполняла поручения особого свойства, когда нужно было срочно раздобыть информацию у людей, падких до женских прелестей. Резидентом был Кикс, швейцар из «Энского листка».
– Фукс, вы имеете в виду? – ахнул Шурка, старательно пропустив мимо ушей фразу насчет женских прелестей. – Нет, это не мог быть Фукс! Он же… он воплощение тупости, он же идиот! Дурковатый какой-то!
– Да, роль ему вполне удалась, верно, – усмехнулся Охтин. – К дуракам относятся снисходительно, от них не ждут опасности… Не ждали и от Кикса… Но настоящая фамилия его именно Кикс, вообразите себе. В чувстве юмора ему не откажешь: ведь тоже бильярдный термин! Правда, пророчащий неудачу. [14] Ну что ж, у Кикса в конце концов и случился кикс. А у Фукса – фукс. Вообще же, если продолжить изъясняться на языке бильярдистов, команду эту нынче постигнул самый настоящий клапштос.[15] Ведь целью их, намеченной два дня назад, было уничтожение одного чрезмерно шустрого репортера.
Русановы переглянулись.
– Вы кого имеете в виду? – напряженным голосом спросил Константин Анатольевич.
Охтин не ответил, только вздохнул.
– Откуда вы знаете? – изо всех сил улыбаясь, проговорил Шурка.
– Помните, я упрекнул вас, что не читаете «Листка»? А между тем именно два дня назад там появилось объявление, подписанное небезызвестной m-lle Pora, объявляющей, что француженка-беженка ищет работу и живет по такому-то адресу (несуществующему, кстати) в квартире номер два. То, что объявление касаемо было вас, не вызывало сомнений.
– Почему? – изумился Шурка.
– Да потому, что вы до этого уже дважды, а может быть, и трижды избегли уготованной вам смерти. Ваши приключения ночью по пути на Спасскую, потом в Андреевском доме… Не стану уверять, что пассаж в Сормове был спланирован заранее, однако очень может быть, что Мурзик там присутствовал и с помощью провокатора Силантьева (фамилия того «пролетария» установлена) натравливал на вас толпу. Впрочем, сие точно неизвестно, тут имеют место только наши предположения. Но не удивлюсь, если они оправдаются.
– Вы что говорите? – сдавленным голосом спросил Русанов-старший.
Охтин словно очнулся от того ража, который владел им весь вечер. У него сделалось пристыженное выражение лица, и голос начал звучать так же сдавленно, как у Константина Анатольевича.
– Ради Бога, – пробормотал он, – извините великодушно, господин Русанов. Я не подумал… Простите меня, дурня. Работа, знаете, такая, что железом о железо все время, ну и забылся. Вам сын ничего не рассказывал? Понятно, ничего. А я ляпнул. Ну, я не знаю, может быть, вы, Александр, сами батюшку в подробности посвятите?
– Подробности? – каким-то ужасным тоном повторил Русанов. – А какие… а что… а чего подробности? Как его били и лишь чудом не убили до смерти?
Охтин пожал плечами и сказал с таким выражением, словно речь шла о партии в винт или, к примеру, об игре на бильярде… да-да, именно на бильярде, учитывая особую актуальность бильярдной терминологии для текущего момента:
– Ну, знаете ли, особенно не нужно преувеличивать. Сын ваш вполне жив, и я буду очень удивлен, если вы обнаружите на его теле хоть одну рваную, резаную или колотую рану. Некоторые ситуации неприятные были, о них можно обмолвиться, но преувеличивать их значение не стоит. Просто крутился он рядом с очень опасной барышней, которая отчего-то, я сам не пойму отчего, возомнила его страшней и опасней и господина Смольникова, и меня, недостойного, и всего сыскного отдела, вместе взятого.