Эту заметку Русанов очень любил, и она его долго радовала. Он знал ее почти наизусть! И не перечесть, сколько раз, вновь и вновь, видел он в кабине моноплана Морана-Солнье авиатора, горящего синим пламенем! Только в грезах Константина Анатольевича фамилия авиатора была не Гарро, а Ле Буа, и в Париже его гибель горькими, кровавыми слезами оплакивала его жена, нет, вдова, Эвелина, в девичестве Понизовская. По первому мужу Русанова…
Впрочем, нет. Русанову больше нравилось воображать себе Эвелину вовсе не плачущей, а равнодушной к погибшему супругу. Он себе горел вместе с монопланом Морана-Солнье и «Цеппелином», а она в это время прожигала жизнь где-нибудь… ну, хотя бы в Булонском лесу. Хотя нет, там же теперь стада пасутся… В «Мулен-Руж», вот где! Веселилась с какими-нибудь хлыщами, подобными тем, каким был сам Ле Буа в ту пору, когда черт понес его путешествовать по России – на погибель Эвелине и ее семье!
Нет, думать о веселящейся Эвелине Русанову тоже не понравилось. Лучше было воображать ее исполненной раскаяния и горькой печали. Схоронив обгорелые останки Ле Буа (если вообще хоть что-то от него осталось!), она должна была обратиться мыслями к далекой России, к Энску и к тому человеку, которого когда-то бросила и предала, к детям своим, которых тоже предала и бросила. Она должна была мечтать о прощении… засыпать Константина Анатольевича письмами с мольбами о прощении…
Он настолько поверил в это, что стал непременно заходить раз в день на почту и осведомляться, нет ли ему заграничной корреспонденции до востребования (конечно, конечно, Эвелина постесняется писать прямо на домашний адрес, она попытается сговориться с Константином сначала приватно). Кончились его хождения печально: почтмейстершей после отбытия супруга в действующую армию сделалась некая дама, довольно коротко знакомая с Кларой, и вскоре любовница Русанова оказалась осведомлена, что Константин Анатольевич частенько шляется в почтовое отделение и с трепетом (так и было передано – с трепетом, мол) ждет какого-то письма из-за границы…
Разговор с Кларой Русанова более чем отрезвил. Он даже начал поглядывать на себя в зеркало расстроенно и придирчиво, выискивая в лице признаки явного умственного расстройства. Нет, ну в самом деле, нельзя же до такой степени и столь глупо забыться! Жить бессмысленными мечтаниями!
Сам-то он знал, что никак не может избавиться от потрясения, вызванного тем майским разговором с Лидией, после которого он принужден был согласиться на брак Сашеньки с Дмитрием Аксаковым (до сих пор невозможно понять, зачем он был нужен Лидии, не иначе просто от великой вредности настаивала она на том, чего не хотел Русанов!), только бы скрыть от детей страшную позорную тайну: что мать их жива, у нее другая семья, но счастья общения с ней они лишены не потому, что она их бросила, а потому, что так пожелал их высокоморальный и оскорбленный папенька… Открытие, что Лидии все известно, что она постоянно переписывается с сестрой-близнецом, которую когда-то ненавидела как счастливую соперницу (Эвочке достался этот бриллиант, Костя Русанов, а Лидуся от ревности едва не утопилась, вернее, утопилась-таки, да добрые люди спасли, не хуже как того поэта Гумилева!), такое открытие способно было поколебать и человека, куда более стойкого, чем Константин Анатольевич с его начисто издерганными за тринадцать-то лет жизни во лжи нервами. Ну да, мысли о гибели Эжена Ле Буа, о несчастье и раскаянии Эвелины, о горе их сына (они, греховодники, сына прижили и назвали его, вообразите себе подобную наглость, Александром, хотя в России у Эвелины уже имелись сын Александр и дочь Александра!) были бальзамом, который сам себе лил на душу исстрадавшийся Константин Анатольевич. Но ведь от этого бальзама и спятить недолго!
И все-таки он не удержался – встретился, словно за делом, с Лидией и как бы между прочим спросил, нет ли у нее вестей из Парижа. Терпеливо снес ехидную улыбочку своей жестокосердной belle-soeur, выслушал известие о том, что в Париже, слава Богу, все отлично, имения Ле Буа, знаменитые виноградники, находятся на юге, а потому от вторжения германцев не пострадали, вообще война семейства Ле Буа как бы и не коснулась, а 31 августа они на собственном автомобиле даже посетили, вместе со множеством других парижан, поле битвы на реке Марне, где недавно состоялось ужасное, кровопролитное сражение, которое закончилось полным разгромом германцев. «Потрясающее впечатление, – восторженно отписывала сестре отнюдь не овдовевшая и не раскаявшаяся Эвелина, – просто потрясающее!»
Константин Анатольевич поблагодарил Лидию и, воротясь домой, поспешно выдрал из своей тетрадки вклеенную туда несколько времени назад газетную вырезку, которая называлась «На поле генерального сражения» и гласила:
«31 августа, в воскресенье, многие парижане посетили поле битвы на р. Марне. Обратно они привезли с собой брошенные германцами предметы вооружения. Вид поля битвы был ужасен, повсюду горы трупов, обломки повозок и оружия. Отступление германцев было так поспешно, что в домах найдены на столах недопитые бутылки шампанского. Из захваченных французами документов выясняется, что армия Клука предназначалась германцами для осады Парижа, а две другие армии – «для взятия в плен французской армии».
Читать это снова и представлять себе торжествующее семейство Ле Буа на поле битвы было Русанову совершенно невыносимо… Уничтожена была и другая, ранее вклеенная заметка:
«ПАРИЖ. Газеты обсуждают появление „Цеппелина“. „Libert?“ пишет: „Треск разрывающихся над нами бомб способен не столько напугать нас, сколько подбодрить народ Германии, начинающийся отчаиваться“. «Journal des d?bats» говорит: «Жертвами „Цеппелина“ являются, как всегда, преимущественно женщины и дети. Нынешний налет будет, конечно, предметом ликования в Берлине, однако германцы, несмотря на присущее им свойство не понимать, что происходит вокруг них, должны понемногу отдавать себе отчет, что такого рода покушения не могут оказать никакого влияния ни на исход, ни на продолжительность войны».
«Temps» пишет: «Эти совершенно бесполезные преступления не производят ровно никакого впечатления ни в военном отношении, ни в психологическом. Это было подтверждено лишний раз вчера, когда появление „Цеппелина“ вызвало лишь большое любопытство в населении Парижа». Агентство Гааса сообщает: Германский дирижабль стал приближаться к Парижу, над которым появился несколько позже десяти часов вечера. Он был обстрелян специальными батареями и атакован аэропланами, однако успел сбросить несколько бомб, не принесших, по имеющимся до сих пор сведениям, никаких повреждений».