— Как интересно… — заинтригованно пробормотала я. — Впрочем, можно было догадаться… Ты говорил однажды, что дольше двух-трех дней твои отношения с другими девушками не длились. Денис, ты не пробовал обратиться к психологу или еще к какому-нибудь специалисту, который занимается такого рода проблемами?
— Ты хочешь сказать, что я псих? Я нормален… — с презрением произнес он. — И зачем мне психолог, когда есть ты, Лис? Все мои проблемы оттого, что я слишком люблю тебя. Мне больше никто не нужен.
— Боюсь, что я только средство.
— Не понимаю, о чем ты… — Он вскочил, тоже накинув на себя покрывало, точно древнеримский патриций, и забегал взад-вперед по комнате, смешно шлепая босыми ногами. — Чем ты недовольна? Ты ведь точно будешь знать, что никогда и ни с кем я не изменю тебе…
— Денис, я не хотела тебя обидеть.
— Нет, все в порядке, — неожиданно успокоился он. — Ты имела право сомневаться. Но ты видишь — я ничего не пытаюсь от тебя скрыть. Хочешь — прогони меня, уничтожь… Я теперь уже ничего не посмею сделать против твоей воли. Вот он я, беззащитный, весь перед тобой… Только ты можешь сделать меня счастливым!
«А вдруг и вправду он так сильно любит меня… Что же я его отталкиваю? Жизнь моя разрушена, терять мне больше нечего. Я могу сделать только одно доброе дело — помочь ему. В конце концов, я когда-то любила его. Может быть, и сейчас люблю…»
— Лис, ты будешь моей женой?
«Господи, помоги мне…»
— Да, — сказала я.
— Лис…
— Только одно условие, — остановила я его.
— Какое? Все, что угодно…
— Я пока буду жить здесь. И вообще, не пытайся меня контролировать. Я обещала — и этого довольно. Ты тоже мне верь.
— Хорошо, — сказал Денис. Он был счастлив.
…В библиотеке, несмотря на ранний час, было полно посетителей. Очередь в гардероб, очередь к столу заказов. В читальном зале я с трудом отыскала свободный стол.
Половина из заказанных мною книг не несли никакой особо ценной информации, зато в одной, в мемуарах заслуженного деятеля искусств Семисветова-Глинского, я нашла имя Дуси Померанцевой — Евдокии Кирилловны Померанцевой, народной артистки Советского Союза, лауреата Сталинской премии.
Дусе была посвящена целая глава.
По словам автора, Евдокия Кирилловна Померанцева обладала восприимчивым умом, блестящим чувством юмора, тонкой наблюдательностью и несомненным талантом. Актерский труд был для Померанцевой естественной и единственно возможной формой служения обществу и русской культуре вообще.
На ее духовный рост оказали сильное влияние уроки Станиславского, Немировича-Данченко, Вахтангова, Михаила Чехова — гениального русского актера, племянника Антона Павловича Чехова. Ее имя гремело наряду с именами других любимцев театральной Москвы тех времен — Алисы Коонен, Марии Бабановой, Цецилии Мансуровой, Клавдии Еланской, Дарьи Зеркаловой и многих других…
Семисветов-Глинский очень подробно описал спектакли, в которых блистала Дуся Померанцева, тщательно разобрал каждую из ее ролей. По его словам, особенно ей удавались героини пьес Горького.
Сталинскую премию и звание народной артистки Померанцева получила в начале пятидесятых за роль Марии Александровны Ульяновой.
«Боже мой, — подумала я, с улыбкой вспоминая страницы «Бледного ангела», — кто бы мог подумать, что соблазнительная красавица Дуся будет играть мать Ленина!» Мои студенты, вчерашние школьники, с трудом представляли, кто такой Ленин, и уж тем более никакого понятия не имели о его матери…
…Бедная Дуся, прелестный мотылек, дитя декаданса… Неужели ты состарилась и под конец играла ходульную роль матери вождя? Наверное, ты хорошо играла, и вряд ли твое исполнение можно было подвергнуть хоть какой-то критике, но это несправедливо — красота не должна стареть…
Евдокия Кирилловна Померанцева умерла в возрасте восьмидесяти одного года, ее имя стоит в одном ряду с другими известными именами и т. д. и т. п.
— Как, и это все? — с досадой пробормотала я, листая мемуары Семисветова-Глинского.
Правда, я тут же открыла главу, посвященную Илье Иртеньеву — тоже мэтру тех времен, народному, почитаемому и тоже почти забытому всеми, кроме узких специалистов и любознательных театралов со стажем.
К счастью, Померанцева упоминалась и здесь. Дуся и ее второй муж, оказывается, прожили вместе до конца жизни. Как попугайчики-неразлучники… В рукописи Калугина Иртеньев был описан кратко и сухо.
У Семисветова-Глинского Иртеньев был на сцене гениальным актером, а в жизни — благородным и добрейшим человеком, который отзывался об окружающих его людях только в положительных интонациях. «…Илья Валерианович Иртеньев воспитывал сына от первого брака своей жены как родного, и многие даже не подозревали, что тот является всего лишь пасынком Ильи Валериановича…»
Что-что? Сын от первого брака!
В рукописи «Бледного ангела» не было упоминания о том, что у Дуси и художника Карасева был ребенок.
Я замерла в недоумении над мемуарами. Ребенок!
Хотя тут нет ничего странного — ведь рукопись является художественным повествованием, а не строго автобиографическим. Андрей Калугин не стал писать о Дусином ребенке от Карасева, потому что ненавидел Карасева.
И вообще — непонятно, почему меня это так волнует? Я пишу работу об образе ангела, а не о каком-то там ребенке.
Что осталось за кадром?
Только то, что Андрей Калугин окончательно сошел с ума. Были у него временные просветления, когда он жил у своих взрослых дочерей (жене, судя по всему, он был не нужен). Во время одного из просветлений, вероятно, и был написан роман о его любви к Дусе Померанцевой. Умер Андрей в эвакуации, во время Отечественной войны. Вот и все.
Я положила перед собой пожелтевшую фотографию, на которой Андрей Калугин — бородатый испуганный старик в полосатом халате. Сумасшедший, никому не нужный старик, кончивший свою жизнь в полном забвении, — вот почему я не нашла в архивах ни одного упоминания о нем после двадцатых годов. Он больше ничего не писал.
От прошлого остался лишь один бледный ангел из мрамора, который стоит над холмиком могильной земли…
В воскресенье пришла женщина, которая взяла на себя организацию нашей с Денисом свадьбы. Во всех смыслах достойная особа, которая ничему не удивлялась и свято верила, что может сделать брачующихся людей счастливыми.
— Всю вашу головную боль я беру на себя, — заявила она с порога. — Я — Елена… А вы Елизавета Аркадьевна? Боже, сколько у вас книг…
— Я, понимаете ли, пишу одну работу…
— Научный работник?
— Филолог. Литературовед.
Ни одно из этих слов ничего не сказало прекрасной Елене — даме неопределенного возраста и безупречной внешности.