— Как думаешь, может быть, сходить в кино? Помнишь, мы хотели посмотреть про роботов?
— Точно. Конечно. Давай.
Он бросил на Элвиса победный взгляд, говоривший: «Ну разве мой папа не молодей?», и я почувствовал себя пуленепробиваемым. Линкольн очень милый парень. Обычно его так легко порадовать. Глядя на мальчиков, я не мог себе представить, каково это — жить с Элвисом Паккардом. Если он не хныкал, то грубил. Он врал на каждом шагу, но, когда его ловили на лжи, отрицал, что когда-либо говорил что-то подобное. Я изображаю его самой что ни на есть гнусной тварью, но ведь он таким и был. Уверен, большинству родителей знаком такой Элвис П. Обычно сии Детки из Ада живут по соседству (то есть совсем близко, и могут по сто раз на дню навещать ваше чадо) и по какой-то необъяснимой причине пользуются любовью вашего собственного нормального, разумного, уравновешенного отпрыска. Вы сотни раз спрашиваете себя, что они находят в этих пролазах, в этих паршивых ничтожествах, которые всякий раз входят в ваш дом, как малолетние преступники, присматривающие притон, или снобы, в высшей степени изумленные тем, что видят.
По счастью, прикончив эклер, Элвис удалился. Он сказал Линкольну «пока!», а мне — ничего, пока я многозначительно не почесал ухо и не показал, что я с ним сделаю, если он не будет вежлив. Он едва слышно выжал из себя «пока» — впору разве что уловить с помощью прослушивающего оборудования.
— Ты его ненавидишь, а, Макс?
— Ну, есть люди, которые мне нравятся больше. Пошли в кино.
Мы оба любили ходить на четырехчасовой сеанс. Кинотеатры в это время пусты, и весь зал ваш.
Хотя Лили постоянно предупреждала нас, что мы портим себе аппетит, я купил самый большой пакет попкорна с двойным маслом, и мы уселись смотреть новейший высокотехнологичный научно-фантастический фильм про роботов, где все лучшие реплики принадлежали машинам, а люди бестолково носились по коридорам или палили друг в друга. Линкольн переживал новый этап: теперь он обожал не только монстров, но и роботов. Стены его комнаты украшали фотографии Робокопов первого и второго, R2D2, робота Джокса и прочих. Он старался ходить и есть как робот, рисовал их и всякие механизмы. В детстве у меня тоже были увлечения, в том числе комиксы и автографы, так что я отлично понимал, как функционируют навязчивые идеи. Поэтому именно я обычно ходил с Линкольном на его кошмарные фильмы и тому подобное.
Выйдя из кино в теплые ранние сумерки, мы обсуждали, что лучше — сделать робота с пулеметами Гатлинга или с традиционными суперклещами вместо рук.
— Линкольн, я хочу тебя кое о чем спросить. Может быть, это прозвучит странно, но ты все равно постарайся ответить.
— Ладно. О роботах?
— Нет, о тебе. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о своих самых ранних воспоминаниях. Что ты помнишь с тех пор, как был совсем-совсем малышом. Но не придумывай. Не сочиняй ничего, ладно? Только правду.
— Не знаю… А разве память работает, когда ты такой маленький?
— Еще как. Попробуй.
— Ладно. Помню, как вылез из кроватки и вошел в комнату с телевизором. Мама смотрела телевизор и ела овсяные хлопья. Она взяла меня на колени и угостила. Она очень удивилась, что я выбрался. Было весело. Я помню овсяные хлопья.
— Здорово. А еще что-нибудь? — Мы медленно шли по улице. Он взял меня за руку и не отпускал.
— Я думаю. А что ты вдруг спросил?
— Потому что мне интересно. Думаешь, не любопытно узнать, какие у человека первые воспоминания? Вроде самого первого, что ты помнишь о мире?
— Еще бы. А твои какие?
— Как я еду в такси отца и пахнет его сигаретами. Потолок такси обит чем-то серым. Я очень хорошо помню цвет.
По-видимому, ответ его удовлетворил.
— Я помню те овсяные хлопья. Еще, как мы взяли Кобба. Помню, я очень маленький, а в дом вошел такой большой, огромный пес и испугал меня. Мама все твердила, что все в порядке, он добрый, но я не хотел к нему подходить. Но знаешь, что самое смешное, он ведь боялся меня еще больше. Ты ведь знаешь, как Кобб не любит, когда его трогают и все такое. Все оттого, что парень, у которого он жил прежде, бил его и держал в страхе. Мама говорила, когда мы его взяли, Кобб из дверей выходил, а входить не хотел. Вниз по лестнице шел, а вверх — нет… Ах да, а еще я помню папу.
— Не может быть, Линк. Ты же никогда не видел отца.
— А вот и видел! Я знаю, я видел его однажды, совсем маленьким. Помню его лицо и как он тронул меня пальцем за нос, вот так. Один раз. — Он легонько ткнул себе в нос указательным пальцем. — Правда, Макс, клянусь.
— Я верю. Просто это расходится с тем, что рассказывала твоя мама. Она говорила, что ты никогда не видел отца. И он умер, когда тебе был всего год.
Но что, если мальчик видел своего настоящего отца? Что, если мужчина, который притронулся к его носу, был Грегори Майер, а не таинственный Рик Аарон, который с течением времени становился все более и более призрачным? Похоже на правду.
— Расскажи подробней.
— Я помню, мама держит меня на руках и лицо этого большого мужчины, как воздушный шарик, нависает надо мной. А потом он дотронулся до моего носа, я же сказал. Вот и все, но я знал, что это мой папа.
— Он что-нибудь сказал тогда?
— Не знаю. Не помню. Макс, можно теперь с тобой серьезно поговорить?
Линкольн остановился и повернулся ко мне. Я тоже остановился.
— Конечно.
— Элвис показывал газету, где говорилось, что в Европе была женщина, которая за одну ночь занималась сексом с двумястами мужчинами. Такое возможно? Он говорит, да, но я думаю, это чушь.
— Где он берег такие журналы? Что, он опять принес в школу «Сенсации и разоблачения»? Где он покупает эту дрянь? Кто продает их десятилетнему мальчику?
— Он говорит, что крадет их из аптеки. Не знаю, где он берет остальное. Он всегда мне показывает всякие газеты с голыми девушками или рассказами про то, как один парень зажарил и съел всю свою семью. Нет, но серьезно, это правда? Никто ведь столько не может. Ты можешь столько заниматься сексом?
— Нет! Слушай, ты же знаешь, что такие газеты — пошлые и глупые. Мы уже об этом говорили. Большинство людей счастливы, если им удается заниматься сексом раз или два в неделю.
Я заметил, что он с непроницаемым лицом покусывает губу изнутри.
— Я никому никогда таких вопросов не задавал, Макс. Ни маме, никому. Ты первый, ну, из всех моих знакомых взрослых, с кем можно разговаривать и он не злится и не дергается и все такое.
— Твоя мама — молодец. Она бы тебе ответила.
— Угу! Она иногда на меня по-настоящему сердится, когда я спрашиваю. Ты не знаешь, потому что это не всегда бывает при тебе. А ты другой. Ты мне как друг и отец одновременно. Я знаю, у меня был папа, но ты во всем стал вместо него.