– Значит, здесь он тебя встретил, – пробормотал он.
Свернув найденный кусок кожи, он засунул ее в карман куртки. Здесь больше нечего было делать.
Обратный путь до вертикального колодца занял немного времени, хотя навалившаяся усталость замедляла движение. Волохов взялся руками за скобы и полез вверх. Возле чугунной крышки люка он прислушался. Где-то рядом работал двигатель автомобиля. Ну и черт с ним, решил Волохов. Скажу, что погреться залез. Упершись в крышку рукой, он нажал на нее. Никакого результата. Нажал сильнее – то же самое. Он присмотрелся к краям. Нет, не приварена. Утвердившись на скобах, нажал плечом. Крышка приподнялась было, но тут же встала на место. Да что это такое, он же слышал, как она болталась под колесом проехавшего автомобиля. Подумав, что ему придется снова спускаться вниз и тащиться обратно к подвалу в доме возле церкви, Волохов почувствовал нарастающую злость. Шагнув еще на ступеньку вверх, он скорчился, упираясь в люк плечами и спиной.
– Ну, я тебе, – прошипел он.
Глаза застлало багровым туманом, и, издав хриплый рев, он рванулся вверх.
– Ну, Мариш, ну давай, ну что ты, – молодой человек, нашептывая на ушко своей спутнице ласковые слова, пытался расстегнуть на ней блузку, одновременно нащупывая рукоятку откидывания пассажирского сидения. – Ну, молодожены мы, в конце-то концов, или как?
– Может, домой поедем? – возражала молодая жена. – Там мама.
– Вот именно, что там мама, – молодой человек откинул, наконец, сидение и занялся брюками. – Кому мама, а кому теща. Опять будет стучать в стенку и спрашивать, что я с тобой делаю.
– Ну, хорошо, только быстро.
– Еще чего.
«Девятка», стоявшая в переулке под разбитым фонарем, передним колесом на канализационном люке, слегка вздрогнула.
– Дорогой, ты ничего не почувствовал?
– Нет, но вот-вот надеюсь почувствовать, – молодой человек решительно спустил джинсы вместе с трусами.
– Что-то было, я серьезно… ох, … о-о, не останавливайся, пожалуйста…
– Ни за что не остановлюсь!
Капот автомобиля внезапно подбросило так, что молодой человек чувствительно приложился копчиком к крыше салона. Он метнулся за руль, лихорадочно нащупывая ключи зажигания. Мотор, слава богу, завелся сразу. Путаясь в спущенных штанах, он нажал на газ, со скрежетом включая заднюю скорость. «Девятка» отпрыгнула назад и встала, заглохнув.
Чугунная крышка канализационного люка, кувыркаясь, взмыла в воздух. Вслед за ней из люка с ревом вылетело что-то невообразимо страшное, черное, огромное. Это «что-то» приземлилось на четвереньки, затем поднялось на задние лапы и, волоча толстый хвост и порыкивая, исчезло в ближайшем переулке.
– К маме…
– К теще…
Взревев мотором, «девятка» сорвалась с места.
Конечно, это был сон. Но сон, граничащий с явью, сон-предвиденье приближающейся реальности. Цвета вокруг были мягкие, словно размытые утренней дымкой. Прохладный ветер ласкал разгоряченное тело, увлажнял и смягчал сухую кожу. Раскинутая по телу паутина не стесняла движений, наоборот, живительная прохлада, проникавшая в него через тончайшую золотую проволоку, вплетенную в нити паутины, несла ощущение свежести. Паук-птицеед, играя тонкой сетью, заставлял ее пробегать волнами по коже. Запутавшиеся в паутине майские жуки, щекоча кожу, смешно перебирали лапками. Им было не страшно, они знали, что притаившийся паук не принесет им вреда. Он просто пригласил их поиграть в свою золотую сеть. Паутина была не закончена, ее кончики свисали с тела, трепеща на ветру, словно требуя завершенности формы, сформированной тысячелетиями.
Он оглянулся. За ним стояли его соратники, прекрасные, как и он сам. Их было много, лиц было не разобрать, но он знал, что они улыбаются. Улыбаются и ждут, как ждет и он сам.
И ожидание кончилось: из утренней дымки появилась женщина. Чуть смущенно улыбаясь, она шла к нему по зеленой траве, раздвигая ее босыми ногами. Шла она осторожно, и прятавшиеся в траве кузнечики успевали уступить ей дорогу, зелеными брызгами разлетаясь из-под маленьких ступней. Тело ее было чистое, как девственно белый холст, на который еще не наложены краски. Тело девочки, едва перешагнувшей порог, отделяющий девичество от материнства, но уже сменившее угловатость подростка на мягкую женственность.
Паук тронул нити, призывая его к движению, и он шагнул навстречу женщине-девочке по мягкой траве. В ее глазах читалось сомнение, но он знал, что сможет преодолеть его. Она и сейчас была прекрасна, как жемчужина в полуоткрытом моллюске, но станет драгоценностью, стоит только освободить ее из раковины и оправить в золото.
Он почувствовал легкий укол в предплечье, и картина, подернувшись рябью, исчезла. Ему стало немного жаль, что он не досмотрел сон до конца, и лишь уверенность в том, что скоро сон обернется явью, примирила его с пробуждением.
Рец прижал ватку к месту укола на открытой вене и заботливо кивнул ему, как проснувшемуся ребенку.
– Ты улыбался.
– Мне было хорошо, – счастливо улыбнувшись, ответил Дима. – Я видел сон, там была она…
– Ты узнал ее?
– Нет, лицо я не запомнил, но, кажется, я уже видел ее. Я думаю, она ждет нас.
– Ты прав, она ждет. Давай же не терять времени.
Он помог Дмитрию встать, выдавил на ладонь горку прозрачного геля и мягкими движениями стал натирать его покрытое выпуклыми рисунками тело. Затем подал рубашку с длинными рукавами, летние брюки. Дима оглядел себя. Тело было слегка влажным, поблескивающим. Глядя на переплетающиеся узоры, он вдруг понял, что могут чувствовать картины великих мастеров: гордость своею исключительностью, благодарность мастеру, легкое презрение к окружающим, лишенным возможности дарить красоту. Голова немного закружилась от этого ощущения, но он чувствовал, как бодрость наполняет его.
– Она станет такой же?
– Конечно. Если ты поможешь ей.
– А сейчас, что сейчас? Мы поедем к ней? – нетерпение овладело им.
– Да, я хочу, чтобы ты посмотрел на нее. Я думаю, ты согласишься с моим выбором. Спускайся к машине, я сейчас.
Дима вышел на лестницу, а Рец, вернувшись в комнату, отдернул шторы и подошел к зеркалу. Несколько мгновений он внимательно изучал свое лицо, затем провел пальцами по переносице сверху вниз. Под кожей вместо хряща и костей было что-то сыпучее, словно туда набили песок. Он ткнул пальцем в подбородок, и на этом месте образовалась заметная вмятина.
– Об этом ты не говорил, искуситель, – усмехнувшись, пробормотал Рец.
Опустив руки, он слегка прищурил глаза, разглядывая себя. Под его взглядом нос стал менять очертания, становясь то хищным, как у стервятника, то курносым, как у гиены. Подбородок вытягивался или расширялся, похрустывая раздробленными лицевыми косточками. Он немного поиграл, меняя лицо, заставляя брови нависать, скрывая глаза, сглаживая или выдвигая скулы. Зеркало бесстрастно отражало плавную, но стремительную, словно в пластилиновой анимации, смену внешности.