Добравшись до спальни, я вкатил столик, на цыпочках подошел к кровати и погладил Танино плечо, слегка нажимая, чтобы она почувствовала и проснулась. Будить спящего человека можно двумя способами. Способ первый: резко включить свет в спальне, одновременно нажимая клавишу «play» на магнитофоне, заряженном Сорок первой симфонией Моцарта или, на худой случай, последним альбомом группы Metallica. Чем плох этот способ. Во‑первых, так можно не просто человека разбудить, но и в гроб прямехонько уложить, если у особы плохо с сердцем. Во‑вторых, может и не подействовать, если будимый на ночь надевает повязку на глаза и вставляет затычки в уши. Второй способ – будить медленно и нежно, чтобы пробуждение напоминало медленное всплытие из океана дремы.
Таня отозвалась на мои поглаживания. Она томно застонала, потянулась, прижала к глазам кулачки, потерла и вновь потянулась. Потом раскрыла глаза и посмотрела на меня.
Она очаровательна. Похоже, я медленно, но уверенно теряю контакт с собственным разумом. Того и гляди, влюблюсь в собственную секретаршу. Я не ханжа, поэтому не стал даже думать, почему она пошла в постель с таким страшным с виду человеком, как я нынешний. Понимал только, что со мной она оказалась не из‑за положения или чего‑то материального, доходного, а по взаимной симпатии.
– Доброе утро, девочка моя, я тут тебе кое‑что… – сказал я и заметил искорку неподдельного ужаса, промелькнувшую в глазах Тани.
Так. Классический репертуар. Красавица и чудовище. Никогда не думал, что придется примерять на себя сей сказочный типаж. Красотой бог от рождения меня не обидел.
– Ой, завтрак, – обрадовалась Таня, когда я поставил перед ней на кровать поднос с омлетом и чашкой кофе. – Мне еще никто завтрак в постель не подавал, – призналась она и увлеченно заработала вилкой.
Не знаю уж, что мы творили ночью, но аппетит у обоих разыгрался зверский, словно во мне поселилась рота солдат, совершивших марш‑бросок через пустыню Гоби.
Совсем недавно, просто в двух шагах позади, погибла Ангелина, а я уже в постели с другой женщиной, и если не кривить душой, то уже успел в нее влюбиться. Что это? Предательство? Или просто жизнь? Я попытался взвесить мысль, чтобы увидеть истину. Я оживил образ Ангелины. Увидел ее внутренним взглядом и почувствовал тоску. Я продолжал ее любить. Глупости говорят люди, что можно кого‑то разлюбить. Любовь она все равно остается, только иногда отходит в сторону, уступая место новому чувству. Но старая любовь продолжает жить в сердце, занимая определенное важное место. Я никогда никого не забывал. Я продолжал любить каждую женщину, пробудившую во мне на определенном жизненном этапе это чувство. Сказано так, словно их были сотни. В близких отношениях я состоял со многими, но любил всего троих, а с Таней уже четверых женщин. Так что я не считал новое чувство предательством. Я продолжал любить Ангелину. Она жила во мне. И будет жить вечно.
– Так бы и не вылезала весь день из постели, – пробормотала Таня, отставив от себя тарелку.
– Так в чем проблема? – удивился я. – Объявляю тебе выходной.
– А ты? – Она заглянула мне в глаза, а показалось, что в душу.
– Тут сложнее. У меня с губернатором встреча.
– Тогда и я поеду. Что ты там будешь без меня делать? Пропадешь ведь? – весело прощебетала Таня, но вдруг сделалась грустной.
– Ты чего? – удивился я.
– Только пообещай не смеяться надо мной, – попросила она.
– Обещаю, – легкомысленно согласился я.
– Клянись.
– Чем?
– Собой. Иль лучше не клянись ничем. – Неожиданно она процитировала Шекспира. Вот уж не знаю, специально или случайное совпадение мыслей.
– Клянусь собой.
– Ты далеко не красавец, – обрадовала она. Ну, слава богу, а то я уж начал ревновать ее к своей личине да и подозревать в дурновкусии.
– Но в постели я оказалась с тобой вовсе не из‑за положения или из‑за того, что ты начальник. Ты мне очень нравишься, но почему, я не знаю. Внутренне. Мне кажется, что человек с таким внутренним миром не может обладать таким лицом. Все время хочется содрать с тебя твое лицо. Мне кажется, что это маска.
Девочка, как ты права. Ничего, скоро я сдерну с себя эту маску и ты увидишь меня в истинном облике. Я обещаю тебе.
– Ты обиделся? – с тревогой спросила она.
– Почему я должен обидеться? – удивился я. Мне и самому нынешнее лицо ужас внушало.
– Ну все‑таки…
– Нисколько. Ты во всем права. Но, по‑моему, у нас есть восемь минут на быстрый подъем, одевание и умывание… – скомандовал я, поднимаясь с постели.
– И еще полчаса на косметику, – умоляюще попросила она.
– Согласен. А затем по коням, как сказал Денис Давыдов, запрыгивая на спину пленному французу.
Я вошел в кабинет Рубахина как в свой собственный. Распахнул дверь и вошел, несмотря на то, что фактически он являлся моим начальником, да к тому же он проводил совещание с какими‑то хмурыми серыми мужчинами, восседавшими за прямоугольным столом.
Мое явление произвело должное впечатление. Мужчины выразили беспокойство, зашуршали бумагами и закидали меня гневными взглядами. Если бы эти взгляды могли взрываться, от меня мокрого места бы не осталось. Рубахин при виде меня скривился, точно сломал зуб, откинулся в кресло и застонал, как маленький ребенок, мучимый по ночам привидениями.
– Что еще? – спросил он, не обращая внимания на присутствующих.
– У меня доклад у губернатора, – напомнил я.
– А я при чем? – развел руками Рубахин.
– Мой доклад. Он у вас.
Рубахин прожег меня взглядом и толкнул мне через стол папку с бумагами.
– Здесь все. Тебе даже не придется раскрывать рот.
Подхватив папку, я хмыкнул и вышел. Миновав приемную, я измерил шагами длинный коридор и остановился перед закрытыми дверями лифта.
Я волновался. Я чувствовал жуткое волнение, точно иду на первое свидание с девушкой и мне вновь шестнадцать лет. Поразительно. Вроде и мне давно уже не шестнадцать, да и Пятиримов на девушку мало походит.
Губернатор заставил меня ждать. Секретарша доложила ему, а он распорядился приготовить мне кофе и подождать.
Сорок минут. Сорок долгих минут я просидел в приемной. Выпил пять кружек кофе, выкурил три сигареты, даже успел закрутить легкий флирт с Инессой – секретаршей Пятиримова. Флирт. Ничего больше. Все‑таки не стоит разрушать образ начальника.
Ситуация мне успела порядком надоесть, и я заскучал. Мы обсудили с Инессой погоду, предстоящие выборы и грядущий юбилей города, прошлись по новинкам парижской моды. Сошлись на том, что мода поднимается и развивается тогда, когда цивилизация близится к упадку. Я вспомнил Римскую империю, которая изощрялась в одежде, и к чему это привело. Орды варваров разрушили ее, стерли с лица земли. Мода взлетела при Людовике XIV, Короле‑Солнце, а привело это к Великой французской революции. Хотя какая, к черту, она Великая! Чернь смяла аристократию, но как была чернью, так чернью и осталась. Мода возвысилась на русской почве в начале двадцатого века, и это чуть было не закончилось катастрофой. Крушением монархии и империи. К власти рвались фанатичные большевики, готовые ради построения рая в одной отдельно взятой стране уничтожить половину собственного народа. Я выдвинул мысль, что мода развивается тогда, когда общество вступает в пору бездуховности. Инесса соглашалась со мной во всем, только отчего‑то мне казалось, что она вовсе не согласна, а поддакивает ради приличия. Начальник все‑таки. Иногда я видел в ее глазах легкое удивление и адресовал его к своему разглагольствованию, наверное, не свойственному прежнему Сапожникову.