— Слушай меня, дерьмо. — Он шагнул вперед, наступил каблуком на мой кед и всем весом надавил. Я завизжал от пронзившей мое тело боли и заплакал. — Теперь дерьмо плачет. Чего ты плачешь?
Куда делся Винс? Где был мой отец? Мой брат? Мой брат — ха! Даже тогда, в самый разгар этой сцены, я знал, что если Росс и был бы где-то рядом, то хохотал бы до колик в животе.
— Эй, Бобби, тебя ждет Мадлен.
Тут я впервые взглянул на него. Он оказался гораздо ниже, чем я предполагал. Кто такая Мадлен? Он сейчас уйдет?
— Слушай, гаденыш, не попадайся мне больше здесь на глаза, понял? Потому что иначе я выковыряю твои вонючие зенки вот этой штукой. — Он достал из кармана бутылочную открывашку и крепко прижал ее к моему носу. Помню, какая она была теплая. Я кивнул настолько утвердительно, насколько мог, и он оттолкнул меня. Я стукнулся головой о скамейку и рухнул, как камень в воду. Когда я снова поднял глаза, вся шайка уже ушла.
Несколько месяцев после этого я старался прошмыгивать в школу, как тень. Когда я крался там утром, то осматривал каждый коридор, каждый класс, каждый туалет, прежде чем войти или выйти, боясь, что встречу Бобби. Я понимал, что вряд ли он когда-либо зайдет в младшие классы, но не хотел искушать судьбу.
И я никому ничего не сказал, особенно Россу. Ночью мне иногда снилось, как я со всех ног бегу по мягкой резиновой дорожке, а за мной гонится, пританцовывая, гигантская бутылочная открывашка.
Но ничего так и не случилось, и, когда через год Бобби сошелся с Россом, я, впервые увидев их вместе, испытал укол жгучего страха, и только.
Последним унижением было то, что Бобби, придя к нам домой, даже не узнал меня. После слов Росса «а этот маленький засранец — мой младший брат» Бобби лишь улыбнулся и сказал: «Как дела, старик?»
Как дела? Я хотел рассказать ему, нет, я хотел потребовать, чтобы он узнал меня. Меня, тот самый мешок дерьма, который он запугал до полусмерти на долгие месяцы.
Но я промолчал. Позже, когда у меня хватило духу напомнить ему о нашей первой встрече, он щелкнул пальцами, словно забыл купить шнурки:
— Точно, мне твоя физиономия показалась знакомой.
И все.
Естественно, что чем дольше он якшался с Россом, тем больше мне нравился. Юмора ему было не занимать, и, обладая особым чутьем, он умел, как и мой брат, сразу видеть в людях сильные и слабые стороны. Примерно в девяноста процентах случаев он использовал эту свою способность в собственных интересах, но время от времени делал что-нибудь столь необычайно милое, что просто повергал тебя на лопатки.
Незадолго до того, как мне исполнилось тринадцать, мы втроем были в магазине, и я мечтательно заметил, как бы мне хотелось модель авианосца «Форрестол», что стояла на полке. Когда день рождения наступил, Бобби пришел к нам и вручил мне модель в подарочной обертке.
— Старик, блин, ты когда-нибудь пробовал спереть что-нибудь такого размера? Это не так просто!
Я склеивал эту модель тщательнее, чем все другие, и показал ее ему, лишь когда идеально ошкурил и раскрасил. Он одобрительно кивнул и сказал Россу, что я ничего, знаю толк. В тот год Росс подарил мне маленькую резиновую куколку — женщину в купальнике, у которой груди вылезали наружу, если надавить на живот.
Наверное, поначалу мой брат нравился Хенли своей сообразительностью. Школа давалась ему легко, и он часто делал уроки за Бобби, хотя тот был на класс старше.
Но я вовсе не говорю, что это была единственная причина. Когда ему хотелось, мой брат умел не только обаять кого угодно, но и рассмешить. Нет, клоуном он не был, однако среди его многочисленных дарований было тонкое чутье, что вам понравится, а что — нет, а также способность заставить вас хохотать. Поскольку Хенли являлся бесспорным королем старших классов, Росс тщательно осмотрел сцену, прежде чем сделать свой ход. Он решил стать при Бобби придворным шутом. Росс был физически слабее других парней из шайки, зато чертовски находчив. Вскоре тысячи и тысячи малолетних городских хулиганов желали разорвать Росса на кусочки, но, поняв, что он находится под грозным крылом Бобби, оставили его в покое.
Сложись обстоятельства иначе, и кто знает, что могло бы стать с ними обоими. И Бобби, и Росс обладали особым пылом, волшебным даром фокусника — той редкой способностью превращать жестокость в розовые платочки, а доброту — в пустоту.
Они сходились все теснее и теснее, но мои родители не возражали против их дружбы, поскольку, приходя к нам на обед, Бобби вел себя тихо и вежливо. К тому же он словно бы оказывал на Росса хорошее влияние. Дома Росс не проявлял и половины прежнего эгоизма и строптивости. Он не отказался от своей манеры поведения, не стал отзывчив и приветлив, но появились слабые намеки, что в нем, возможно, произошла некая перемена и что он движется в более или менее правильном направлении.
В ночь накануне смерти Росса Бобби спал у нас. Росс был очень возбужден, так как несколько дней назад ему подарили на день рождения дробовик двенадцатого калибра. Мой отец любил стендовую стрельбу и обещал научить нас палить по тарелочкам, когда нам исполнится шестнадцать.
У Бобби были свои ружья, но и он оценил красавец-дробовик. В тот вечер мне было позволено остаться в комнате вместе с ними, даже когда Росс вытащил новые порножурналы, украденные им в кондитерской лавке. Росс и Бобби выкурили почти целую пачку сигарет и несколько часов обсуждали школьных девчонок, разные типы автомобилей и чем Бобби займется, когда закончит школу.
Я спал на пуфике, который раскладывался и становился кроватью. Росс позволил мне и это. Через несколько часов я вдруг проснулся, ощутив на лице что-то густое, теплое и липкое. Росс и Бобби стояли у моей постели, и в смутном свете я увидел, что Росс льет на меня какую-то жидкость из бутылки. Я было открыл рот, чтобы запротестовать, и ощутил тягучую сладость кленового сиропа. К тому времени весь сироп уже был на мне. Ничего не оставалось, как встать и, натыкаясь на мебель, под их смех выскочить из комнаты. Я, как мог, застирал в раковине верхнюю часть пижамы, чтобы мама ничего не узнала, и в темноте принял душ.
Когда наутро я проснулся, мне было жарко и неудобно. Яркое утреннее солнце лилось в окна, стлалось поверх меня, как лишнее одеяло.
Вычистив зубы, я постучал в дверь к Россу. Не дождавшись ответа, я толкнул ее. В комнате брата, как и у меня, была двухъярусная деревянная койка. Я увидел Росса, свесившегося с верхнего яруса и по-деловому беседующего с Бобби, который лежал на спине, заложив руки за голову.
— Чего тебе надо, задница? Еще сиропа?
Бобби поковырял в носу и зевнул. Ночная шутка осталась в прошлом, и пришла пора придумать что-нибудь новенькое.
— Знаешь, Росс, если бы ты смог утащить ружье из дому, можно было бы пойти на реку и пострелять чаек. Терпеть не могу этих долбаных птиц.
Мы жили в полумиле от реки. Туда можно было пойти летом, если больше делать нечего или если удавалось убедить какую-нибудь девицу пойти с тобой «купаться». Вода там была такая коричневая и грязная, что о купании не было и речи: едва расстелив на берегу свои полотенца, вы принимались целоваться.