— Ну знаете, — воскликнул Эрве Лефлок-Пиньель, — что такое восемьдесят пять евро, поделенные на сорок человек!
— Легко быть щедрым за чужой счет! — прошипела мадемуазель де Бассоньер.
— Опа! — подал реплику в сторону мсье Мерсон. — Первая демонстрация оружия. Они сегодня в ударе! Обычно дольше раскачиваются.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Эрве Лефлок-Пиньель, разворачиваясь к сопернице.
— Я хочу сказать, что куда как просто транжирить деньги, когда их не надо зарабатывать в поте лица своего!
Жозефина подумала, что Лефлок-Пиньель сейчас грохнется в обморок. Он резко отпрянул и побледнел как полотно.
— Мадам! Я требую, чтобы вы взяли свои слова назад! Это клевета! — вскричал он, задыхаясь и оттягивая воротник рубашки.
— Это уж как вам будет угодно, мсье Зять! — прокудахтала мадемуазель де Бассоньер, дернув носом, словно хотела склевать свой успех.
Жозефина наклонилась к мсье Мерсону и спросила:
— О чем это они?
— Она намекает на то, что он зять владельца банка, в котором работает коммерческим директором. Частный инвестиционный банк. Но она что-то в первый раз так распетушилась. Видать, в вашу честь. Это вроде обряда инициации… А заодно и предупреждение, чтобы вы с ней не связывались, иначе она начнет копаться в вашем прошлом. У нее дядя служит в Министерстве внутренних дел, и у нее есть досье на всех жильцов.
— Я не останусь на собрании, если мадемуазель де Бассоньер не принесет мне свои извинения! — взревел Лефлок-Пиньель, обращаясь к синдику, растерянно оглядывавшему зал.
— Размечтался… — ворчливо хорохорилась его противница.
— Обычное дело. Цепляют друг друга, статью меряются, — прокомментировал мсье Мерсон. — А вы знаете, что у вас красивые ноги?
Жозефина покраснела и прикрыла плащом колени.
— Мадам, мсье, прошу вас вести себя разумно, — вмешался синдик, вытирая вспотевший лоб. Первая же перепалка выбила его из колеи.
— Я жду извинений! — упорствовал Эрве Лефлок-Пиньель.
— Не дождетесь!
— Мадам, я не уйду, ибо восемнадцатый пункт повестки дня требует моего присутствия, но если бы вы не были женщиной, я бы потребовал сатисфакции!
— Ой, как страшно! Особенно если знать, откуда родом этот мсье! Деревенщина… Какая все-таки прелесть наш кондоминиум!
Эрве Лефлок-Пиньеля трясло. Вены у него на лбу вздулись так, словно сейчас лопнут. Он раскачивался на своих длинных ногах, готовый убить наглую старуху, а та в полном восторге выплюнула новую порцию яда:
— Хорош гусь, жена блуждает по коридорам, а дочка уже вовсю вертит задом!
Лефлок-Пиньель шагнул к старой ведьме. Жозефина испугалась, что он сейчас даст ей пощечину, но тут вмешался мсье Ван ден Брок. Он встал, что-то шепнул Лефлок-Пиньелю на ухо, и тот неохотно сел, хоть и испепелив гадюку взглядом. Странная какая-то ссора. Похоже на репетицию пьесы, когда каждый актер знает, чем все кончится, и тем не менее играет свою роль до конца.
— Ну и страсти кипят! — в ужасе воскликнула Жозефина. — Никогда бы не подумала, что…
— Каждый раз одно и то же, — вздохнул мсье Мерсон. — Лефлок-Пиньель пытается выжать из жильцов деньги на расходы, а Бассоньер жмется и бранится. Он старается держать марку, чтобы дом блистал по всем статьям, а она трясется над каждой копейкой. К тому же, судя по всему, она знает о его происхождении нечто такое, о чем он предпочел бы умолчать. Бог ты мой! Вы заметили? В обществе этих аристократов я изъясняюсь высоким штилем! Обычно-то я ругаюсь как извозчик!
Он смотрел на нее с широкой улыбкой, похлопывая себя по груди.
— И все-таки, какие же у вас тонкие запястья и лодыжки! Тонкие, красивые, так и хочется погладить…
— Мсье Мерсон!
— Люблю красивых женщин. По-моему, я даже всех женщин люблю. Особенно в момент страсти. Тогда… женская красота достигает почти мистической силы! Я считаю, это доказательство существования Бога. Женщина в экстазе всегда прекрасна.
Он возбужденно присвистнул, закинул ногу на ногу, сменил ноги и бросил на Жозефину плотоядный взгляд. Она не удержалась и прыснула.
А он, помолчав, продолжал:
— Как вы думаете, какова Бассоньериха в экстазе? Лежит деревянная, как бревно, или скукоженная, как дохлая мышь? Держу пари, что как мышь, да еще и в мышеловке! И сухая, как черствая корка! Ни тебе гладкости, ни тебе округлостей. Экая жалость!
И поскольку Жозефина молчала, он принялся рассказывать о прошлом семейства Бассоньер, нашептывая ей на ухо и прикрываясь ладонью, что придавало их беседе оттенок интимности, который не остался незамеченным окружающими.
Мадемуазель де Бассоньер принадлежала к обнищавшей дворянской семье, которая изначально владела всем домом и еще двумя-тремя домами в этом квартале. Ей было всего девять, когда она, подкравшись к дверям отцовского кабинета, подслушала глухие рыдания. Отец разорился. Он говорил жене, что их финансы в плачевном состоянии и придется продавать недвижимость, дом за домом. «Хорошо еще, если удастся сохранить хоть один, для виду», — сказал он. Перспектива расстаться с наследством, позволявшим ему держать лошадей и любовниц, а каждую среду по вечерам утолять свою страсть к покеру, повергла его в отчаяние. В то время семья жила на пятом этаже в корпусе «А», в той самой квартире, которую теперь занимают Лефлок-Пиньели.
Таков был первый удар, который получила в жизни Сибилла де Бассоньер. Долги отца росли; когда ей исполнилось восемнадцать, им пришлось переехать из корпуса «А» в корпус «Б», в темную трехкомнатную квартиру окнами во двор, где прежде жила их старая бонна, Мелани Биффуа, и ее супруг, шофер мсье де Бассоньера. А уж сколько она в детстве наслушалась шуточек в адрес бедняжки Мелани, которой много не надо! «Да, бедняки — они такие, — говорила мать, — им кинешь корку хлеба, и они тебе руки целуют! Главное их не баловать! Накормите бедняка досыта — и он взбесится!»
Оставшись без денег, мадемуазель де Бассоньер возвела свою нищету в культ. Она кичилась тем, что ни разу не уступила зову богатства, власти, славы, забывая, что у нее просто не было возможности поддаться какому-нибудь из этих искушений. Так она и осталась желчной, унылой старой девой. Злость на разорившего их отца превратилась в ненависть к мужчинам вообще: она считала их трусами, тряпками и мотами. Проработав много лет машинисткой в министерстве Военно-морского флота, она вышла на пенсию и теперь плевалась ядом на собраниях жильцов. Это была единственная разрядка, которую она могла себе позволить. Весь год ей приходилось экономить, чтобы оплатить безумные расходы, навязанные обитателями корпуса «А».
Взбесив Лефлок-Пиньеля, она взялась за мсье Мерсона, который парковал свой скутер в неположенном месте, помянула его разнузданную половую жизнь — он замурлыкал от удовольствия, — и, убедившись, что ее слова его не только не задевают, а даже веселят, переключилась на Ван ден Брока и пианино его супруги.