— Александр остается здесь, со мной, и это не обсуждается!
— Отпусти меня!
— Слышишь? Будем бороться, если хочешь, но тебе его не видать! Ты мне скажешь, сколько тебе нужно денег, я пришлю, но Александра тебе не отдам.
— Это мы еще посмотрим! Он мой сын.
— Ты никогда им не занималась, никогда о нем не заботилась, и я не допущу, чтобы ты превращала его в орудие шантажа. Понятно?
Она поникла головой и не ответила.
— Сегодня ты переночуешь в гостинице. Здесь рядом есть прекрасный отель. Проведешь там ночь и завтра уедешь, не устраивая сцен. Я объясню Александру, что ты заболела и вернулась в Париж; отныне ты будешь видеться с ним здесь. Мы обговорим даты, и ты сможешь приезжать так часто, как тебе хочется, при условии, что будешь вести себя подобающим образом. Между нами все решено, и его это не должно касаться.
Она высвободилась и встала. Поправила блузку. И, не глядя на него, сказала:
— Я все поняла. Я подумаю и скажу тебе. Вернее, найму адвоката, чтобы он с тобой говорил. Ты хочешь войны — ты ее получишь.
Он расхохотался.
— Как ты собралась воевать, Ирис?
— Как все матери, которые бьются за своих детей! Ребенка всегда оставляют с матерью! Если она не проститутка, алкоголичка или наркоманка!
— Которая, заметь, может быть прекрасной матерью. По крайней мере куда лучшей матерью, чем ты. Не воюй со мной, Ирис, можешь все потерять.
— Это мы еще посмотрим!
— У меня есть твои фото в журнале, где ты целуешься с подростком, у меня есть свидетели твоего распутства в Нью-Йорке, я даже нанял частного детектива, чтобы знать все детали твоего романа с Габором Минаром, я оплачивал все то время, что ты лежала в клинике, я оплачивал твои счета от парикмахера, массажиста, портного, из ресторанов, ты тратишь тысячи евро не считая и даже не можешь сама сложить эти цифры! Ты никак не тянешь на заботливую мать. Судья будет над тобой смеяться. Особенно если это женщина, которая сама зарабатывает на жизнь! Ты не знаешь, что такое жизнь, Ирис. Ты понятия об этом не имеешь. Ты будешь посмешищем для всего суда.
Она стояла бледная, подавленная, синие глаза потускнели, уголки рта опустились, придав ей сходство с потасканной картежницей, проигравшейся в пух и прах, длинные пряди повисли черными занавесями, она уже не была восхитительной, блистательной Ирис Дюпен — перед Филиппом стояла несчастная женщина, разом потерявшая свою власть, красоту, богатство.
— Я понятно объяснил? — спросил Филипп.
Она не ответила. Казалось, она ищет язвительный, разящий ответ, но не находит. Подхватила свою шаль, сумочку «Биркин», дорожную сумку и выскочила, хлопнув дверью.
Плакать ей не хотелось. Пока она была просто ошеломлена. Она словно бежала по длинному белому коридору, зная, что в конце него ей на голову обрушится небо. Значит, теперь она должна страдать, а ее жизнь превратится в груду обломков. Она не знала, когда наступит этот момент, она просто хотела как можно дальше отодвинуть конец коридора. Она ненавидела Филиппа. Не могла вынести, что он ускользнул от нее. Он мой! Никто не имеет права отнять его у меня. Он принадлежит мне.
Гостиницу она заметила еще по пути из ресторана.
Она пойдет туда сама, не станет дожидаться, пока ей закажут номер. Ей нужна только его кредитка. А та, насколько можно судить, всегда будет в ее распоряжении. И уж ее она не упустит.
Между прочим, думала она, яростно шагая вперед, никогда я не желала его так, как сегодня, никогда еще мне так не хотелось броситься ему на шею. Почему всегда любишь мужчин, которые тебя отвергают, отталкивают, почему тебя не волнуют мужчины, которые валяются у твоих ног?
Я подумаю об этом завтра [96] .
Она толкнула дверь гостиницы, протянула свою банковскую карту и потребовала номер люкс.
На следующий день после собрания жильцов Жозефина решила надеть кроссовки и отправиться на пробежку. Сделаю целых два круга, чтобы выветрить миазмы этого зловонного собрания.
На кухонном столе она оставила записку Зоэ: та еще спала. Суббота, в школу идти не надо. Скоро они поговорят, звезды это обещали.
В лифте она столкнулась с мсье Мерсоном: тот собрался на велосипедную прогулку. Он был в черных бриджах в обтяжку, желтой майке [97] и шлеме.
— Пробежаться, мадам Кортес?
— Прокатиться, мсье Мерсон?
— Вы очень остроумны, мадам Кортес!
— Вы очень любезны, мсье Мерсон!
— Вчера вечером опять была фиеста в подвале, по-моему…
— Не знаю, что они там делают, но им явно нравится!
— Молодо-зелено… Все мы болтались по подвалам, да, мадам Кортес?
— Говорите за себя, мсье Мерсон!
— Опять изображаете пугливую девственницу, мадам Кортес?
— А вы пойдете на праздник к Ифигении, мсье Мерсон?
— Сегодня вечером? Будет кровавая баня? Боюсь летального исхода…
— Нет. Те, кто придет, умеют держать себя в руках.
— Ну, раз вы так уверены… Тогда зайду, мадам Кортес. Только ради ваших прекрасных глаз!
— Приходите с женой. Я с ней познакомлюсь.
— Один-ноль, мадам Кортес.
— К тому же это доставит удовольствие Ифигении, мсье Мерсон.
— Мне хочется доставлять удовольствие только вам! Безумно хочется вас поцеловать. Я ведь могу остановить лифт, знаете… И нанести вам оскорбление действием. Я отлично умею наносить оскорбление действием.
— Вы неисправимы, мсье Мерсон!
— Тем и хорош! Я очень упорный, хоть и кажусь легкомысленным… Ну, счастливо, мадам Кортес!
— И вам счастливо, мсье Мерсон! И не забудьте, сегодня в семь вечера. С женой!
Они разошлись, и Жозефина, улыбаясь, потрусила к озеру. Этот человек рожден для шуток. Прямо пузырек в шампанском. Кажется моложе и легкомысленнее, чем его собственный сын. Чем там занимается Зоэ в этом подвале? Она задержалась на перекрестке, пережидая красный свет, но продолжала бежать на месте. Не сбивать темп, иначе метаболизм замедлится и организм перестанет сжигать жир.
Подпрыгивая на месте, она вдруг заметила напротив рекламный щит, а на нем — Витторио Джамбелли, брата-близнеца Луки. Он позировал в трусах, руки скрещены на груди, брови насуплены. Вид угрюмый. Мужественный, но угрюмый. Над головой — цветной слоган: «Будьте мужчиной, носите Экселланс». Неудивительно, что у него подавленный вид! Созерцать самого себя в трусах на стенах домов не способствует самоуважению.