– И что это значит?
– Это значит, Эд, что защищать тебя будет намного труднее.
Эд по-настоящему разочаровал отца лишь раз в жизни. Нельзя сказать, что он вообще разочаровал отца, но Эд знал, что отец предпочел бы сына, скроенного по его мерке: прямолинейного, решительного, энергичного. Морпеха-младшего. Но он сумел преодолеть неприязнь, которую втайне испытывал к тихому, придурковатому мальчику, и решил, что, раз столь очевидно не может с ним справиться, дорогое образование поможет.
Тот факт, что скудные сбережения родителей ушли на частную школу для Эда, а не для его сестры, был главной Непризнанной Несправедливостью их семьи. Эд часто задавался вопросом, поступили бы родители так же, если бы знали, какую высокую эмоциональную преграду они соорудили перед Джеммой. Эд так и не смог убедить сестру, что дело исключительно в том, что она была безупречна во всем и родители не видели необходимости ее отсылать. Это Эд целыми днями сидел в своей комнате или у экрана компьютера. Это он был безнадежен во всех видах спорта. Когда он сообщил отцу, что начал бегать каждый день (личный тренер был прав – со временем он полюбил это занятие), тот просиял, словно узнал о скором появлении внука.
Несмотря на многочисленные свидетельства противоположного, его отец был убежден, что дорогая небольшая частная школа с девизом «Человека создает спорт» сделает его сына человеком. «Мы предоставили тебе прекрасные возможности, Эдвард, какие и не снились ни мне, ни твоей матери, – повторял отец. – Не упусти их». В конце первого года обучения отец открыл отчет, обнаружил в нем выражения «замкнутый», «не блещет» и, самое ужасное, «совершенно не командный игрок» и мертвенно побледнел под несчастным взглядом Эда.
Эд не мог сказать отцу, что ему совершенно не нравится эта школа, полная визгливых Генри с длиннющими титулами. Не мог сказать, что, сколько бы его ни заставляли бегать вокруг поля для регби, он так и не полюбил регби. Не мог объяснить, что на самом деле его интересуют пиксели на экране и то, что из них можно создать. И что ему кажется, что это дело всей его жизни. Отец прямо на глазах постарел от разочарования, от того, что все впустую, черт побери, и Эд понял: выбора нет.
– В следующем году я постараюсь как следует, папа, – пообещал он.
Эд Николс должен был явиться в лондонскую полицию через несколько дней.
Он попытался представить лицо отца, когда тот узнает, что его сыну, которым он хвастал перед бывшими сослуживцами, с гордостью заявляя: «Разумеется, я не понимаю, чем именно он занимается, но будущее явно за этим его программным обеспечением», вполне возможно, будет предъявлено обвинение в инсайдерской торговле. Он попытался представить, как голова отца поворачивается на тонкой шее, как его усталое лицо обвисает от потрясения и разочарования, несмотря на попытки его скрыть, как он аккуратно поджимает губы, осознав, что ничего не может сказать или сделать. И едва заметно кивает, признавая, что его сын оказался ничуть не лучше, чем он ожидал.
И тогда Эд принял решение. Он попросит адвоката затянуть судопроизводство, насколько возможно. Потратит все деньги, лишь бы отсрочить объявление о своем предполагаемом преступлении. И не поедет на семейный обед, как бы ни был болен отец. Он окажет ему услугу. Держась подальше, он защищает отца.
Эд Николс стоял в розовом гостиничном номере, пахнувшем освежителем воздуха и разочарованием, смотрел на продуваемую всеми ветрами пустошь, на маленькую девочку, которая лежала на сырой траве и тянула за уши пса с вываленным языком и идиотски восторженной мордой, и не мог понять, почему чувствует себя полным дерьмом, хотя поступает совершенно правильно.
Танзи нервничала, хотя призналась, что нервничает всего на «тридцать семь процентов, возможно, тридцать восемь». Она не стала ужинать и отказалась спуститься даже на пару минут, чтобы отдохнуть. Свернулась клубочком на розовом нейлоновом покрывале и, доедая остатки завтрака, изучала задания по математике. Джесс была удивлена: ее дочь редко нервничала, если дело касалось математики. Она постаралась успокоить ее, как могла, но это было непросто, ведь она понятия не имела, о чем говорит.
– Мы почти приехали! Все хорошо, Танзи. Не о чем беспокоиться.
– Как, по-твоему, я засну сегодня?
– Ну конечно заснешь.
– Но если я не засну, то могу плохо выступить.
– Ты прекрасно выступишь, даже если вообще не поспишь. Кстати, я не знала, что ты плохо спишь.
– Я переживаю, что слишком распереживаюсь и не смогу уснуть.
– А я не переживаю, что ты распереживаешься. Расслабься. Ты справишься. Все будет хорошо.
Целуя дочь, Джесс заметила, что она сгрызла ногти под корень.
Мистер Николс был в саду. Он расхаживал взад и вперед там же, где они с Танзи гуляли полчаса назад, и оживленно разговаривал по телефону. Несколько раз он остановился и посмотрел на экран, затем забрался на белый пластмассовый садовый стул, наверное, чтобы прием был лучше. Стоял на стуле, жестикулировал и ругался, покачиваясь и совершенно не замечая любопытных взглядов из дома.
Джесс смотрела в окно, не зная, стоит ли мешать мистеру Николсу. Кроме нее, в баре сидели несколько стариков, рядом с хозяйкой, щебетавшей за стойкой. Они равнодушно поглядывали на Джесс поверх кружек с пивом.
– Работа, да? – Хозяйка проследила за ее взглядом.
– О да. Ни минуты покоя, – старательно улыбнулась Джесс. – Я отнесу ему выпить.
Когда она наконец вышла, мистер Николс сидел на низкой каменной стене. Он упирался локтями в колени и смотрел на траву.
Джесс протянула ему кружку, и он мгновение смотрел на нее, прежде чем взять.
– Спасибо. – Он выглядел усталым.
– Все в порядке?
– Нет. – Он приложился к пиву. – Ничего не в порядке.
Джесс села в нескольких футах от него:
– Я могу чем-то помочь?
– Нет.
Они сидели и молчали. Паб был обветшалым, но Джесс это нравилось. Здесь было так тихо – только ветерок, ерошащий вересковую пустошь, крики птиц вдалеке и негромкий гул разговоров в доме. Джесс собиралась похвалить пейзаж, когда голос мистера Николса вспорол неподвижный воздух.
– Твою мать! – яростно произнес мистер Николс. – Твою мать! – (Это было так неожиданно, что Джесс вздрогнула.) – Поверить не могу, что моя чертова жизнь превратилась в этот… кошмар. – Его голос надломился. – Поверить не могу, что столько лет работы пошли псу под хвост. И ради чего? Ради чего, твою мать?!
– Это всего лишь пищевое отравление. Вы…
– Я говорю не о чертовом кебабе. – Он уронил голову на руки. – Но я не хочу об этом говорить. – Он злобно посмотрел на Джесс.
– Ладно-ладно.
Джесс отпила пива. Она не слишком любила пиво, но на него была скидка. Окно в ванной на втором этаже отворилось, и из него вырвалось облачко пара.