Машина была набита барахлом. Пустые картонные коробки, желтый огородный шланг, старый футбольный мяч, коробка собачьего корма “Альпо”. Нагель с Нагелиной забрались назад, Анна ткнула кнопку и опустила для них стекло откидной дверцы.
– Наверное, за последние несколько лет население Галена увеличилось всего на десяток человек. – Она достала из кармана жевательную резинку и предложила мне. Я отказался, и она развернула пластинку для себя. – Кроме фермерства, заняться тут, пожалуй, и нечем – а детей это больше не прельщает, как и во многих других местах. Стоит подрасти, и они уезжают в Сент-Луис, к огням большого города.
– Но вы остались?
– Да. Я могу не работать, потому что дом давно выкуплен. А отчислений от продажи отцовских книг мне на жизнь более чем хватает.
– Вы все еще играете на фортепиано?
Она стала выдувать пузырь, и тот лопнул в первый же миг.
– Это Дэвид Луис вам рассказал? Да, балуюсь иногда. Одно время серьезно увлекалась, но когда стала старше... – Анна пожала плечами и выдула еще один пузырь.
Резинку она жевала совершенно по-детски – раскрывая рот, надувая и громко хлопая пузыри, и я подумал было, что с ума сойду. Женщина выглядит ужасно, когда жует жвачку. Любая женщина, кем бы она ни была. К счастью, Анна взяла и выплюнула свою резинку в окно.
– Не люблю жевать, когда вкуса не остается. А Дэвид говорил вам про другого человека, который тоже приезжал сюда и хотел писать биографию отца?
– Да. Из Принстона?
– Из Принстона, из Принстона. Редкостный идиот. Я пригласила его на ужин, и он весь вечер распинался, какое это эвристическое произведение – “Страна смеха”.
– Какое-какое?
– Эвристическое. Ну, вы же учитель английского, должны знать это слово.
– Вот как? Я даже не знаю, что такое герундий.
– Ужас просто! Куда катится наша образовательная система?
Я опустил окно со своей стороны и пригляделся к упитанным коровам, отгонявшим мух жилистыми хвостами. Далеко за ними бороздил ровное бурое поле трактор, в небе еле полз самолет.
– Мы будем на месте через несколько минут.
– Где? Можно спросить, куда мы едем?
– Нет, сами увидите. Это сюрприз.
Мили через три-четыре Анна, не посигналив поворотниками, круто свернула на узкую грунтовку и в лес, такой густой, что уже футах в пятнадцати, казалось, деревья смыкаются по обе стороны сплошной стеной. В машине посвежело, я ощутил густой аромат леса и тени. Дорога стала ухабистой, по нишам колес громко застучали камни.
– Никогда не думал, что в Миссури есть такие леса. Солнечные лучи то пробивались сквозь деревья, то меркли. Промелькнул олень, и я взглянул на Анну, заметила ли она.
– Не беспокойтесь, мы почти приехали.
Когда машина остановилась, я повертел головой, но ничего не увидел.
– Дайте мне угадать. Все эти деревья посадил ваш отец, верно?
– Нет. – Она заглушила мотор и бросила ключи на пол.
– М-м-м... Он часто гулял здесь?
– Уже ближе.
– Он писал все свои книги на том пеньке?
– Нет.
– Сдаюсь.
– Вы плохо старались! Ну да ладно. Я думала, вам будет интересно посмотреть, где жила Королева Масляная.
– Где жила? Что вы хотите сказать?
– У писателей же всегда спрашивают, откуда те берут своих персонажей. Так вот, отец списал свою Королеву кое с кого из местных обитателей. Пойдемте, покажу.
Вылезая из машины, я уже начал прикидывать фрагмент будущей биографии: “Дорога к дому Королевы Масляной петляла через лес, взявшийся неизвестно откуда. Главную героиню своей «Страны смеха» Франс нашел в чащобе, которой, если уж на то пошло, и вовсе не полагалось там быть”.
Нет, это ни в какие ворота. Пока Анна заводила меня в глубь Шервудского леса [47] , я перебрал еще несколько вариантов вступления, но в итоге сдался. Собаки без устали гонялись друг за дружкой. Анна шагала футах в десяти передо мной, и я смотрел то под ноги, то на ее симпатичную попку.
– Я все жду, когда же выскочат Ганзель и Гретель [48] .
– А если дикий волк?
И мысли унесли меня в то время, когда отец вместе с Хемингуэем ездил на охоту в Африку. Его не было два месяца – а когда вернулся, мама не пустила его в дом со всеми этими носорожьими головами, шкурами зебр и прочей всячиной, которую он хотел развесить на стенах.
– Вот оно.
Если я ожидал увидеть домик-пряник с дымом из трубы, пахнущим овсяным печеньем, то я ошибался. Это была деревянная халупа, кое-как сколоченная и покосившаяся набок, словно к ней прислонился великан. Два окошка; если когда-то в них и были стекла, теперь их заменили сосновые доски крест-накрест. На убогом крылечке не хватало нескольких половиц. Единственная ступенька треснула пополам.
– Смотрите под ноги.
– Вы сказали, что теперь здесь никто не живет, верно?
– Да, это так. Но и когда она была жива, дом выглядел почти так же.
– И кто “она” такая?
– Минуточку, сейчас покажу.
Анна вытащила длинный старомодный ключ и вставила в замок под бурой от ржавчины дверной ручкой.
– Чтобы попасть туда, нужен ключ?
– На самом деле – нет, но лучше так.
Прежде чем я успел спросить, что это значит, она толкнула дверь, и навстречу нам хлынул запах сырости и явного гниения. Анна двинулась было внутрь, но помедлила и обернулась ко мне. Я наступал ей на пятки, и когда она повернулась, мы оказались лицом к лицу. Она отступила на полшага, и мое сердце екнуло, осознав, как близки мы были в эту секунду.
– Постойте здесь минутку, я зажгу лампу. Пол весь дырявый, это очень опасно. Отец однажды так растянул ногу, что мне пришлось везти его в больницу.
Представив дыры в полу, змей и пауков, я зевнул. Обычно я зеваю, когда нервничаю, и оттого люди считают меня или очень храбрым, или совсем тупым. Иногда я не могу остановиться, все зеваю и зеваю. Мне стало смешно: один из величайших моментов моей взрослой жизни – прийти с дочерью Маршалла Франса в дом женщины, вдохновившей его на создание лучшего персонажа моей любимой книги... а я зеваю. Только что мне было страшно, а до того я думал о ее попке – не об Анне Франс, дочери самогo... а о попке Анны Франс. Как вообще биографам удавалось отграничивать свою жизнь от предмета своих трудов?
– Теперь можете войти, Томас, все в порядке.