– В пасти у смерти оказались те, кого вы тут заколбасили. Сначала – у смерти, потом – у вас.
– Смерть? Да что вы знаете о смерти, вы – праздные любопытные мотыльки из сытых, благополучных миров, залетающие сюда с единственной целью – пощекотать дряблые нервы? – его выжимательство оседлал любимого конька и, похоже, готов был разродиться спичем. Время его не поджимало – до пятницы, то есть до конца света, он был абсолютно свободен. Аудитория согласно кивала, ловя каждое слово – вся, кроме Степана, не чаявшего, как свернуть эту людоедскую политинформацию и разогнать поганый клуб. Внезапно его осенило.
– Да уж побольше вашего! – заявил он, заглушив в зародыше набухающую тираду. – Дело в том, – сказал Степан, – что я сам и есть смерть. В чистом виде. – И подождал, пока на лицах появятся презрительные усмешки. Особенно широко усмехнулся заваливший его давеча мелкий начальник. – Не верите? – На Земле в чистую правду верят редко. Кто сказал – национальная особенность землян? Дудки. На этой планете в нее верили не больше нашего. – Тогда попробуйте меня убить.
Да, это их зацепило. Особенно после патетических слов идеолога. Пришелец – сытая самоуверенная морда, даже близко не ведающая того ужаса, что довелось пережить им, летящим в преисподнюю верхом на агонизирующей матери-планете, жонглирует такими словами! Дерзает называть себя смертью, чей вкус вот уже месяцами вязнет у них на зубах и сильно отдает бывшими согражданами!
Не один ствол поднялся, желая указать гостю границу дозволенных шуток, через которую он непременно переползет, но не далеко – как раз настолько, чтобы успеть разглядеть и в полной мере прочувствовать на своем горле безгубые челюсти смерти.
– Не сметь! Не стрелять! – почти взвизгнул главный. Ага, испугался! Припекло наконец! Он на миг утратил контроль над ситуацией, и ценный пленник едва не спровоцировал собственный расстрел. Жаль, так и не довелось ему увидеть, чей бы это на самом деле был расстрел! «Ну что ж, два-ноль в твою пользу. Но вторая попытка почти удалась! –г подумал Степан. – А на третьей я тебя сделаю».
– Вы хотели от нас ускользнуть? (Степан отметил эти его подчеркнутые «нас», «нам» и «наши». Его выжимательство как бы отождествлял себя с народом, а по сути, просто величал свою персону во множественном числе.) Самым быстрым и надежным способом – убив себя, поскольку другого выхода у вас нет. Неужели вам так претит мысль спасти кучку обреченных, – сказал он с горечью, – эвакуировав их на свою планету?
– Вам там не место, – отрезал Степан, а про себя добавил: «Там и без вас дерьма хватает. Но вам об этом знать необязательно. Пускай считают мою родину вместилищем благородных сердец, где каждый скорее сам умрет за соотечественника, чем раскатает губы его съесть. И где не боятся гибели, когда она становится единственным способом избавить свой мир от подонков».
– Ну хорошо, оставим вашу планету. Она ведь не единственная, существуют и другие, пригодные для жизни, во вселенной их должны быть тысячи, миллионы! Отправьте нас на какую-нибудь из них – на дикую, суровую, но не умирающую! («Сколько там, Грумпель сказал, им осталось? Семь дней? Неделя? Да при таком раскладе и наша Колыма раем обетованным покажется».) Выберите для нас мир сами, на свое усмотрение, – он почти просил, – мы сумеем приспособиться к любым условиям!
«Ну ты-то приспосабливаться не будешь. Верноподданные все для тебя приспособят – окажись вы хоть в Антарктиде, хоть в пустыне Каракумы». Степан засмеялся:
– Я не могу вас никуда отсюда переправить. Как, впрочем, и себя. Странно, что вы этого до сих пор не поняли: сами же пришли к выводу, что смерть для меня – единственная возможность улизнуть. А была бы другая, так я давно бы уже ей воспользовался.
– Это неубедительно, – отмахнулся его выжимательство, однако нахмурясь. – Не может быть, чтобы у вас не имелось с собой прибора для возвращения. Значит, вы спрятали его где-то здесь, на островке.
Степан пожал плечами:
– Ищите.
– Мы, конечно, могли бы прочесать это место, – задумчиво прищурился его выжимательство. – Но мы не будем этого делать. Вы сами принесете нам прибор.
– Я бы с удовольствием. – Как это ни удивительно, Степан и впрямь с дорогой душой послал бы выжимателей куда подальше, в переносном и в буквальном смыслах – хоть телепортом, хоть бандеролями. Тем паче, что гибель планеты отодвигалась в необозримо далекое будущее, в связи с его временным проживанием на ней, грозящим перерасти в бессрочное. Но… – ЕСЛИ бы не одно но, – сказал он. – У меня нет такого прибора.
– Вы мне его принесете. – Впервые его выжимательство идентифицировал себя в единственном числе. Помолчал и добавил: – В зубах.
Забавно, что такое оскорбительное уточнение не разозлило, а, напротив, очень обрадовало Степана: оно означало, что оглоед созрел. И был готов приступить к пыткам.
– Для начала, – сказал его выжимательство, – займемся вашим динозавром. Пожалуй, выколем-ка мы ему глаза.
По его знаку один из «зеленых» быстро взобрался на загривок к неподвижной, опутанной сетями Арл. В его руке блеснул длинный нож и замер над ее веком, за мгновение до того плотно закрывшимся.
Расчет был идеален: «Значит, ты с планеты благородных? Презирающих смерть? Склонных к самопожертвованию ради ближнего? Сейчас тебе докажут, как дважды два, что таких планет не бывает. Как нет простого выбора между добром и злом. Потому что добро относительно, а зло, как вирус, имеет тенденцию делиться. И с роковой неизбежностью возникает выбор – из двух зол».
– Итак?.. – его выжимательство вопросительно поднял бровь.
– У нас действительно не было с собой прибора.
– Да? И как же вы собирались возвращаться?
– Сегодня вечером сюда должна прибыть группа с прибором («во-о-от с таким!»).
Он не собирался признаваться в том, что их забросили сюда умирать вместе с планетой: прежде чем поверить в это, выжиматели все равно ослепят Арл: вдруг он лжет, а если и нет, то какой резон церемониться с обреченными? Другое дело, если к ним на подмогу прибудет группа с прибором, может, и не с одним да с огнестрельным – тогда не избежать наказания за ослепление представителя высокоразвитой расы.
– И у вас нет никаких запасных вариантов – на случай опасности, например?
– Сложности с техникой, – зашел Степан с испытанного козыря. – На всю нашу исследовательскую группу один прибор. Приходится выкручиваться.
– Не верю. – Его выжимательство, похоже, предпочитал покер. По крайней мере он прекрасно понимал, что такое блеф. И что у него, в отличие от противника, на руках одни тузы. Что он и продемонстрировал, сделав легкий взмах в сторону дракона: – Приступай!
«Зеленый», сидевший, свесив ножки, наготове, принялся отковыривать ножом драконье веко, что давалось с очевидным трудом.
«Почему она неподвижна? – в отчаянии думал Степан. – Сеть, конечно, сковывает движения, но не парализует же! Встряхнулась бы, что ли, да просто головой бы мотнула – вполне достаточно, чтобы он с нее кувырком слетел…» Страшным было ощущение собственной беспомощности: обладая мощнейшим оружием, он не в силах был его применить, пока сам оставался в безопасности. «Зверь» преспокойно дрых поблизости и знать не хотел, что сердце хозяина обливается кровью: эта кровь была не по его ведомству. Вот если бы Степану ковыряли глаз – это другое дело: тогда тревога, тогда бы он им поковырял – мигом бы проснулся и пообломал все ковырялки к чертовой матери.