– Какая мерзость! – высказался Мрумор, потрясая лохматой головой движением собаки, отгоняющей муху. Степан был полностью, с ним солидарен: разумные, употребляющие в пищу своих собратьев, устраивающие на них облавы, – что может быть мерзее? Но псиф, оказывается, имел в виду другое: – Что эти гуманоиды сделали со своей планетой!.. – В его голосе звучала искренняя горечь, и к ней Степан тоже от всей души присоединился бы, не будь у него тут других забот, кроме как ужасаться на пару с псифом. Но в это время он уже бежал к Грумпелю, склонившемуся над Склайсом, почему-то лежащим на земле. Причина тому могла быть только одна, до жути очевидная, но до последнего отвергаемая Степаном.
Он оттолкнул Грумпеля, что при других обстоятельствах было бы нелегко сделать. Три алых пятна, прострочивших наискось грудь старика, не оставили места сомнениям. Однако он еще дышал – воздух выходил из легких с хрипловатым бульканьем. Глаза его, широко открытые, глядели из-под дрожащих ресниц растерянно и чуть-чуть виновато.
– Склайс, дружище, потерпи! – с горячечной убедительностью заговорил Степан. – Мы тебя сейчас вытащим и моментально вылечим, ты только потерпи немного! – Он обернулся и крикнул: – Мрумор! – Потом хотел было вскочить, торопясь отдать распоряжение – скорее доставить этого раненого в самую что ни на есть лучшую галактическую больницу. Его остановило легкое прикосновение к руке.
– Не надо, – проговорил Склайс. Розовая пена, пузырившаяся в уголках его рта, выплеснулась и поползла вниз по длинной морщинке. – Со мной все будет хорошо… – С этими словами он слабо похлопал Степана по кисти, словно в утешение, и… умер.
Степан продолжал сидеть над ним, не замечая, как сгорбился рядом Грумпель, разом вдвое постарев, не слыша, как подошли псифы и как ненавидевшая весь род мужской дама что-то тихо и убедительно втолковывает Арл.
– Как бы мне унести его отсюда? Схоронить, чтобы эти не добрались, – тяжко обронил Грумпель.
И тогда Степан заплакал. Без всхлипов и рыданий – их он еще в силах был сдержать. Вот только проклятые, горькие слезы неудержимо рвались из глаз, струились по щекам, падали на застывшую грудь старика, орошая его смертельные раны, мешаясь с его кровью.
Почему только в сказках люди оживают от пролитых над ними слез?
Можно играть в героя, обладая силой, способной ради тебя рушить мосты и двигать горы. Легко становится принимать жертвы, ведь все это не всерьез, раз смерти нет, нет ран и увечий – для тебя. Можно даже искать гибели – и это тоже становится игрой, ведь судьба всегда подкинет тебе из рукава выигрышную карту. Тогда как твои партнеры по той наиболее жесткой из игр, где ставкой является жизнь, могут рассчитывать, как и встарь, лишь на удачу. Что ж, с их точки зрения, ты прочно оседлал Фортуну. А на поверку выходит – ты просто шулер, использующий приемы, которые современной науке еще только предстоит открыть. Не способный применить данные тебе безграничные возможности, чтобы спасти и защитить кого-нибудь, кроме себя…
– Не сочтите меня Черствой Бяксой, – заговорила роковая дама (вот именно этим – Черствой Бяксой Степан ее и считал, только до сих пор не мог подобрать столь точного определения), – но не отправиться ли нам отсюда в какое-нибудь более подходящее место? – Как видно, сама она была лишена такой возможности, иначе вряд ли сражалась бы тут отчаянно за жизнь плечом к плечу с обреченной командой. И в своем желании поскорее убраться с гибнущей планеты она оказалась не одинока. На плечо Степана легла тяжелая лапа псифа.
– Обещаю, – сказал Мрумор, – что у нас вы сможете похоронить своего друга с надлежащими почестями.
– Думаю, он предпочел бы быть погребенным здесь, на Острове. – Степан не сомневался, что так оно и было, хотя ему и не пришлось разговаривать на эту трму со Склайсом – неисправимым оптимистом и жизнелюбом, мечтавшим, несмотря на преклонный возраст, еще увидеть возрождение своего Острова.
– Понимаю. – Мрумор и не думал возражать, напротив, всем существом излучал суровое участие и желание помочь. Он так и спросил: – В чем должна состоять наша помощь?
Об этом надо было спросить у Грумпеля. Степан, вытерев рукавом слезы, уже было повернулся к нему, как вдруг ему показалось… Но этого не могло быть, просто не могло – наверное, влага еще застила глаза, вот и почудилось, что грудь Склайса поднялась и опустилась в легком вздохе.
На всякий случай Степан еще раз протер глаза и тут уже совершенно ясно увидел, что старик дышит – ровно и спокойно. По тому, как подался вперед Грумпель, он понял, что если это и мерещится, то не одному ему.
– Да он, кажется, жив! – раздался над ухом удивленный голос Мрумора.
В это мгновение Склайс открыл глаза.
– Я… ранен? – спросил он, приподнимая голову, вытер кровь с подбородка и с недоумением посмотрел на свои пальцы.
– В больницу его, скорее! – взволнованно распорядился Степан, не отдавая себе отчета, что пытается удержать старика в лежачем положении.
– Погодите, я чего-то не… того… – промолвил Склайс, порываясь сесть.
Вдруг до Степана дошло, что слишком уж он активен для тяжелораненого. Явившаяся вслед за тем невероятная мысль заставила его отпустить Склайса. Тот наконец сел, обвел присутствующих сияющим взглядом и почесал двумя руками пробитую пулями грудь.
– Чешется, – пожаловался он с шальной улыбкой – такая, наверное, бывает у человека, только что упавшего с небоскреба и обнаружившего, что абсолютно невредим. Потом Склайс принялся себя ощупывать, уделяя особо пристальное внимание украсившим балахон дыркам и расплывшимся вокруг них алым пятнам. Пошуровав руками в складках, он неожиданно извлек из них мокрую пулю, затем вторую…
– Ты, это… как себя чувствуешь? Может, водички?.. – нерешительно спросил Грумпель, в то время как остальные, не исключая и вредную даму, взирали на воскресшего в немом оцепенении, а у драконицы слегка открылась пасть.
– Как свежий фрюп! – ответствовал Склайс. В доказательство он обнажил впалую грудь, где наряду со следами еще не засохшей крови виднелись три небольших розовых шрама, прямо на глазах белеющих.
Лишним будет говорить, что Степан оцепенел вместе со всеми, но это только с виду. В голове его складывались и распадались одно за другим безумные предположения: что пули попали в Склайса уже на излете (с какого же расстояния в него должны были стрелять?); что они каким-то образом срикошетировали, например от автомата, и лишь слегка задели Склайса (а потом запутались в его балахоне?); что у Склайса был бронежилет, который он потом незаметно снял (зачем?); и наконец, что Склайс – местный бессмертный, вроде нашего Дункана Маклауда, о чем он до сих пор сам не догадывался (общеизвестно, что бессмертные не подозревают о своем даре до первого воскрешения). По сравнению с другими это предположение не имело изъянов по причине своей изначальной бредовости. С тем же и даже большим успехом Степан мог бы использовать собственный бред, уходящий корнями в сказки народов мира – о том, что Склайса воскресили упавшие на него слезы. Из той же оперы был, пожалуй, еще поцелуй, тоже подразумевающий передачу мертвому лицу некоей физиологической жидкости – видимо, с оживляющим эффектом.