— У тебя впервые было подобное... видение?
— Да. До этого даже и подумать не мог. Теперь же мне кажется странным, что я и не подозревал. Но клянусь, что это так.
Он молча стоял, опершись рукой на стол. Не знаю, чего я ожидал, но никогда не думал увидеть великого Аурелия Амброзиуса лишенным дара речи. Он прошелся вдоль по комнате.
— Странная у нас с тобой получается встреча, Мерлин. Столько есть о чем поговорить и в то же время так мало. Теперь ты понимаешь, почему я задавал так много вопросов? Почему старался узнать, что привело тебя сюда?
— Боги, мой господин, привели меня сюда, — сказал я. — Почему вы оставили ее?
Я не хотел задавать этот вопрос столь неожиданно, но уж слишком давно он давил на меня. Он вырвался у меня как обвинение. Запинаясь, я попытался исправить впечатление, но он спокойно оборвал меня жестом.
— Мне было восемнадцать лет, Мерлин, и у меня была мечта побывать в своем собственном королевстве. Тебе известна история о том, как нас принял здесь кузен Будек после убийства моего брата — короля. Он ни на день не отказался от мысли отомстить за его смерть Вортигерну, хотя на протяжении многих лет это было невозможно. Но он продолжал засылать лазутчиков, он решил заслать меня самого к королю Корнуолла Горлуа. Он был другом моего отца и никогда не любил Вортигерна. Горлуа дал мне двух надежных людей и отправил на север слушать и наблюдать, познавать местность. Когда-нибудь я расскажу тебе о нашем путешествии, но... не сейчас. Что же касается тебя... В конце октября мы направлялись на юг, к Корнуоллу. Там нас ждал корабль, но мы попали в засаду. Нам пришлось сразиться с людьми Вортигерна. Не знаю, заподозрили они что-нибудь или просто вышли убивать, как делают саксы и лисы, чтобы испробовать сладостный вкус крови. Думаю, последнее. Иначе они постарались бы убедиться в моей смерти. Два моих спутника погибли, но я оказался счастливым, отделавшись открытой раной и ударом по голове, от которого потерял сознание. Все происходило в сумерках, и они подумали, что я мертв. Когда пришел в себя, уже наступило утро. Надо мной стоял гнедой пони, на нем сидела девушка и молча разглядывала побоище.
На его лице впервые мелькнуло подобие улыбки. Наверное, он вспомнил ее лицо.
— Я попытался заговорить. Пролежав ночь на открытом воздухе, я потерял много крови, и у меня начался жар. Я опасался, что она испугается и поскачет в город. Это был бы конец. Но она не стала убегать. Она поймала моего коня, достала из сумки флягу и дала мне напиться. Затем промыла и перевязала рану, а потом, бог знает как, взгромоздила меня на седло и вывезла из долины. Она сказала, что знает поблизости тихое место, куда никто не заходит, — пещера с источником. В чем дело?
— Ничего, — ответил я. — Мне известно. Продолжайте. Там никто не жил?
— Никто. Пока мы добирались туда, я впал в беспамятство. Ничего не помню. Она спрятала меня в пещере и укрыла коня. В моей седельной сумке остались еда, вино, накидка и одеяло. Наступил полдень, и она поехала домой. Там ей сказали, что найдены два убитых человека и неподалеку паслись их лошади. Отряд ускакал на север. Вряд ли кто-нибудь в городе догадывался, что должно было остаться три трупа. Поэтому мне ничего не угрожало. На следующий день она приехала к пещере снова, прихватив с собой еду и лекарства. То же повторилось на третий день. — Он помолчал. — Конец истории тебе известен.
— Когда вы сказали ей, кто вы такой?
— Когда она объяснила мне, почему не может уехать со мной из Маридунума. До этого я принимал ее за одну из дам в королевском доме. Возможно, то же самое она почувствовала во мне. Но это не имело никакого значения. Ничто не имело значения, кроме того, что я был мужчиной, а она — женщиной. С первого взгляда мы поняли друг друга.
Он снова улыбнулся, но на этот раз уже не скрывая радости воспоминания.
— Тебе придется подождать, Мерлин, прежде чем знание подобного рода станет подвластным тебе. Провидение в вопросах любви тебе не поможет.
— Вы просили ее отправиться с вами сюда?
Он кивнул.
— Я говорил ей об этом еще до того, как узнал, кто она такая. А узнав, испугался за нее, стал настаивать, но она не согласилась. Из разговора понял, что она боится и ненавидит саксов, ее страшит то, как Вортигерн расправляется с королевствами. И все же отказалась ехать со мной. Одно дело, сказала она, поступать, как она поступает, и другое — уехать за море с человеком, который, если вернется, станет врагом ее отцу. Мы должны прекратить наши встречи, говорила она мне, как прекращается в природе все, и потом забыть.
С минуту он молчал, глядя на свои руки.
— И вы никогда не знали, что у нее есть ребенок?
— Нет. Конечно, я интересовался. Следующей весной я послал письмо, но не получил ответа. И я оставил все попытки, решив, что, если я ей понадоблюсь, она знает, где найти меня. Потом, по прошествии двух лет, до меня дошли сведения, что она обручилась. Теперь-то я знаю, что это не соответствовало действительности, но тогда это послужило поводом забыть о ней.
Он посмотрел на меня.
— Ты понимаешь?
Я снова кивнул.
— Возможно, это даже правда, хотя немного в другом смысле, мой лорд. Она завещала себя церкви, после того как я достигну определенного возраста и не буду нуждаться в ней. Христиане называют это обетом.
— Да? — он задумался. — Как бы там ни было, я больше не писал писем. Когда же появились слухи о внебрачном сыне, мне даже в голову не пришло, что он мог быть моим. Однажды сюда приехал человек, глазной доктор, который до этого побывал в Уэльсе. Я послал за ним, чтобы расспросить. Он подтвердил, что во дворце есть внебрачный сын, такого же возраста, рыжий, сын самого короля.
— Диниас, — подсказал я. — Врач, возможно, даже не видел меня. А меня держали подальше от посторонних глаз. Правда, иногда мой дед в разговоре с незнакомцами называл меня своим сыном. У него имелись во дворце побочные дети.
— Так я и подумал. Поэтому следующий слух о внебрачном сыне то ли короля, то ли принцессы я уже не воспринял. История ушла в прошлое, давили заботы. К тому же я всегда думал, что если она родила бы от меня ребенка, то обязательно дала бы мне знать.
Он умолк, погрузившись в свои собственные мысли. Понимал ли я тогда его — сейчас не помню. Позже разрозненные части мозаики сложились в цельную картину. Гордость, помешавшая ей последовать за любимым, помешала ей и послать за ним, когда у нее родился ребенок. Та же гордость помогала ей держаться в последующие годы. Более того, своим побегом она выдала бы своего возлюбленного, и тогда ничто не остановило бы ее братьев от убийства Амброзиуса прямо при дворе Будека. Зная деда, можно утверждать, что были принесены страшные клятвы отомстить человеку, ставшему моим отцом. Прошло время, воспоминания стерлись, почти исчезли. Он остался для нее мифом. Потом его место заняла другая сильная любовь — священники и религия. Остался ребенок, очень похожий на своего отца. Как только ее долг перед сыном был исполнен, она решила уединиться. Уединения и покоя искала она много лет в горной долине; подобно ей, и я выбрал позже ту же тропинку, ища того же.