– А как же ты тогда? Ведь и тебе там опасно?
– Возможно. Я отправляюсь в путь, изменив обличье. Ты думал, я зачем отпускал все это время бороду?
– Не знаю. Я об этом не задумывался. Ты, что же, знал, что королева тебя позовет?
– Что она пришлет за мною, этого я, признаюсь, не ожидал. Но я знал, что к рождеству, когда родится ее дитя, я должен быть там.
Он поглядел на меня недоуменно.
– Зачем?
Мгновение я молча смотрел на него. Рисуясь темным силуэтом на фоне заката в отверстии пещеры, он как вернулся от пастуха за холмом, так и стоял, держа в руке корзинку, в которой носил мази. Теперь в ней лежал сверток в чистой льняной тряпице. Жена пастуха, жившая в соседней долине, каждую неделю присылала мужу хлеб, и Абба отправлял часть его мне. Я видел, как побелели пальцы Ральфа, сжимавшие ручку корзины. Он весь напрягся от ярости, как боевой пес перед схваткой. В этом явно было что-то большее, чем простая тоска по дому или обида из-за недоступного приключения.
– Поставь-ка, сделай милость, корзинку, – сказал я ему, – и подойди сюда. Вот так-то лучше. Садись. Настало время нам с тобой потолковать. Когда я принял тебя к себе в услужение, то сделал это не затем, чтобы было кому чистить мне посуду и приносить краюшки в дни, когда жена Аббы печет хлеб. Хотя сам я вполне доволен здешней жизнью, но легко могу понять, что тебе она не по вкусу и долго ты не вытерпишь. Мы с тобой выжидаем, Ральф, только и всего. Скрылись здесь оба от опасностей, залечили свои раны, и теперь нам ничего иного не остается, как ждать.
– Чего? Королевиных родин? Но зачем?
– Затем, что сын королевы, едва только увидев свет, будет перепоручен моей заботе.
Он помолчал, что-то прикидывая, потом растерянно спросил:
– И моя бабка об этом знает?
– Я думаю, догадывается, что будущее младенца связано со мной. Когда я в Тинтагеле говорил последний раз с королем, он сказал, что не признает младенца, если королева родит после той ночи. Верно, потому-то королева и послала за мной.
– Но... не признать собственного первородного сына? Он что же, отошлет его от своего двора? А королева, она неужто согласится? И потом, младенец... зачем они станут отдавать его тебе? Разве ты сможешь его выпестовать? Да и откуда ты знаешь, что родится мальчик?
– Знаю, Ральф, потому что в ту ночь в Тинтагеле мне было видение. После того как ты впустил нас через задние ворота и король уже был с Игрейной, Ульфин стоял на страже у их двери, а ты играл в кости с привратником. Помнишь?
– Еще бы мне не помнить! Я не мог дождаться, когда она кончится, та ночь.
Я не стал объяснять ему, что она так до сих пор и не кончилась.
– И мне тоже было тягостно ожидание в помещении для стражи. И вот тогда-то я понял – получил объяснение, – зачем бог потребовал от меня поступить так, как я поступил. И мне был дан верный знак, что пророчества мои сбудутся. Я услышал шаги на лестнице и вышел на площадку. Сверху по ступеням ко мне спускалась Марсия, твоя бабка, неся на руках запеленутое дитя. Стоял март, но я ощутил стужу, как в разгар зимы, и, различив сквозь тело Марсии каменные ступени, понял, что это видение. Она передала дитя мне на руки и сказала: «Позаботься о нем». По лицу ее струились слезы. Потом она исчезла, исчез и младенец, а с ним ушла и зимняя стужа. То была правдивая картина, Ральф. К рождеству я буду там, и Марсия передаст мне на руки королевина сына.
Ральф долго молчал, как видно устрашенный моим видением. Потом он спросил деловито:
– А я? Какая роль предназначена мне? Об этом и пеклась моя бабка, когда отсылала меня к тебе в услужение?
– Да. Она не видела для тебя будущего при короле. И потому позаботилась, чтобы ты был при его сыне.
– При младенце? – переспросил он недоверчиво и хмуро. Он вовсе не почувствовал себя польщенным. – То есть, если король его не признает, воспитывать его придется тебе? Я понимаю, почему это так заботит мою бабку, понимаю даже и твою заботу. Но при чем тут я, зачем она меня втянула, не могу уразуметь. Вот так будущее для меня – нянчить королевского пащенка, которого отец не желает узаконить!
– Не королевского пащенка, – возразил я. – Короля.
Стало тихо, только потрескивало пламя в очаге. Я произнес это слово без нажима, но с полной убежденностью. Он смотрел на меня, потрясенный, забыв закрыть рот.
– Ральф, – сказал я, – ты прибыл ко мне во гневе и оставался при мне по долгу, но служил мне со всей преданностью и усердием, на какие способен. Тебя не было в моем видении, и я не знаю, по божьему ли произволению явился ты сюда и получил раны, тебя здесь задержавшие; мои боги молчат с тех пор, как пал герцог Горлойс. Знаю я только после этих прожитых вместе с тобою недель, что изо всех людей на свете я своим помощником охотнее всего избрал бы тебя. И понадобится от тебя не та служба, что теперь: с приходом зимы мне нужен станет не слуга, но воин, муж бесстрашный и преданный, и даже не мне, и не королеве, а будущему верховному королю.
– Я не знал... я... я думал... – побледнев, забормотал Ральф.
– Ты думал, что оказался в изгнании? Мы оба с тобой в некотором смысле изгнанники. Я же сказал тебе, что сейчас для нас – пора ожидания. – Я опустил глаза и поглядел на свои ладони. Снаружи быстро темнело; солнце закатилось, и приближалась ночь. – Что там впереди, не могу сказать точно, знаю только, что опасности, потери и измены и в конце концов – немного славы.
Он сидел молча, недвижно, покуда я не стряхнул с себя задумчивость и не сказал ему с улыбкой:
– Теперь ты веришь, что я не сомневаюсь в твоей храбрости?
– Верю. Я сожалею, что говорил так. Я не понимал. – Он нерешительно прикусил губу, но потом все же отважился и спросил: – Господин, ты в самом деле не знаешь, зачем послала за тобой королева?
– В самом деле не знаю.
Он подался ко мне, упершись ладонями в колени.
– Но, зная, что видение твое было истинным, веришь, что съездишь в Корнуолл и вернешься невредимым?
– Пожалуй что так.
– Но если пророчество твое должно, как всегда, сбыться и твое путешествие – пройти благополучно, может быть, и надо для этого, чтобы я поехал с тобой.
Я рассмеялся.
– Воину, я думаю, так и следует – не признавать себя побежденным. Но ведь ты понимаешь, взяв с собой тебя, я только удвою опасность. Про себя я костями чувствую, что опасности избегну, но отсюда не следует, что и тебе нечего опасаться.
– Раз ты можешь изменить обличье, значит, и я тоже могу. Пусть даже нам придется нищенствовать в пути и спать в канавах, все равно... что бы ни грозило... – Он сглотнул. Голос его вдруг зазвучал жалобно и совсем по-детски. – Ну пусть даже я и подвергнусь опасности. Что из того? Ты-то останешься невредим, ведь ты сам сказал? От того, что ты возьмешь с собой меня, тебе хуже не будет, а остальное не имеет значения. Позволь же мне поехать на свой страх и риск. Ну пожалуйста!..