— Не знаю, почему я это сделала. — Охватившее ее смущение было так велико, что она с трудом могла смотреть на Джанни.
А он знал и испытывал стыд оттого, что спровоцировал Миранду.
— Щекотливая ситуация. Я не привык…
Не привык видеть сына и женщину, которую желал, под одной крышей. Джанни взглянул на ее нежно очерченный рот и сглотнул, потому что был не в состоянии контролировать ответную реакцию своего тела.
— Я никогда не смешиваю свою личную жизнь и Лайама, — заявил он. — Раньше с этим проблем не было. Никаких исключений. Это… — Правило?
Кажется, все Фицджеральды являются приверженцами правил. Даже Люси, с ее бесчисленными списками, едва удержалась от желания контролировать личную жизнь Миранды. Честно говоря, до этого момента ее личная жизнь не требовала контроля. Миранда никогда не была чувственной, но она не жалела об этом. Ей приходилось видеть, до чего может довести человека сексуальное влечение.
— Да, — подтвердил Джанни. — Лайам единственный, кто постоянно присутствует в моей жизни. А женщины приходят и уходят.
Это было сообщение, которое, как осознала Миранда, Джанни посылал ей весь день. Только как объяснить испепеляющие взгляды, которыми он ее одаривал?
Она в шутку изобразила смущение и взмахнула ресницами:
— Это значит, что мы не поженимся?
Джанни улыбнулся:
— Вы рассердились?
Миранда округлила глаза, демонстрируя полное восхищение:
— Боже, да вы психолог!
— Не принимайте это на свой счет. В других обстоятельствах я бы… — Джанни продолжал удерживать ее взгляд, и она почувствовала, как сгустился воздух вокруг них. — Вы привлекательная женщина. — А вы не настолько неотразимы, как думаете.
— Вы меня поцеловали, — бросился в атаку Джанни.
— А вы называете ни к чему не обязывающий секс благородной жертвой и отказываетесь от серьезных отношений. Так случилось, что я знаю женщину, потратившую много лет на мужчину, который был не способен на серьезные отношения. И у него не было такого смягчающего обстоятельства, как сын. Он лгал, они расставались, затем он приползал с ерундовым оправданием, и однажды у нее открылись глаза.
Разговор о женщине, снова и снова прощающей лгавшего ей мужчину, не ввел Джанни в заблуждение. Никто не станет говорить с такой страстью о своем друге или подруге. Миранда, несомненно, рассказывала о себе.
Она подошла к двери и распахнула ее:
— Послушайте, если вы не возражаете, оставьте меня. Джоуи будет здесь с минуты на минуту.
— Какой Джоуи?
— Джоуи Чендлер.
— Это имя должно мне что-то говорить?
— Это человек, доставивший нам овощи. Мы видели его утром. Он предложил мне пойти с ним в паб.
Джанни Фицджеральд явно недоволен, однако приятно, черт возьми, что она кому-то нравится!
Джанни помедлил. Он отказывался признать, что ревнует. Он никогда не был ревнивцем!
— И вы согласились? — наконец спросил он.
— Не понимаю, каким образом это может вас касаться, но да, я ответила согласием.
По его лицу пробежала тень.
— Вы считаете это мудрым поступком?
Миранда застыла, растерявшись. Затем ее охватил гнев.
— Мудрым? — эхом отозвалась она, подумав: «То, что я вас поцеловала, уж точно, было совсем не мудрым. Ах, Мирри, Мирри!» — Наверное, я послала осторожность к черту.
— Вы собираетесь встретиться с совершенно незнакомым человеком?
— Вы тоже совершенно незнакомый человек. О чем тут говорить? Джоуи — чудесный парень. Не говоря уже о том, — с улыбкой добавила Миранда, — что он весьма привлекателен.
На его лице дернулся мускул, в то время как Джанни пытался справиться с чувством глубокой антипатии.
— Это для него вы так разоделись?
«А для кого же еще?» — прозвучал в его голове насмешливый голос.
— Да, — весьма воинственно отозвалась Миранда.
— Мне знакомо выражение, которое гласит: нужно снова вскочить на лошадь, если ты упал, но иногда лучше подождать, пока не пройдут синяки.
— Все дело в подходе, — бросила Миранда, сердясь все сильнее. — Человек должен иметь хотя бы приблизительное представление, о чем вообще идет речь.
— Насколько я могу судить, вам не повезло в отношениях с вашим бывшим партнером.
Миранда замерла, пораженная. Ну и самомнение у этого типа!
— До того, как вы продолжите, — начала она, задыхаясь от возмущения, — хочу заметить, что мне не требуются советы, касающиеся моей личной жизни и моих свиданий с незнакомцами.
— Вы просто отправляетесь с ними на ужин.
— Не на ужин, а в паб — пропустить стаканчик. К тому же я неплохо разбираюсь в людях.
Миранда нисколько не колебалась, отказываясь от такси, которое предложил поймать для нее Джоуи, признавшийся, что выпил слишком много и не может сесть за руль. До коттеджа было меньше мили, и она решила неспешно пройтись.
Прогулка доставила ей удовольствие. Было приятно идти по освещенному луной полю и ни о чем не думать.
Умиротворенное настроение было немного подпорчено, когда она увидела ворота коттеджа. Если ей повезет, Джанни уже спит. Миранде совсем не хотелось отравить вечер новой конфронтацией. Джоуи и его друзья оказались очень приятными людьми.
Чего нельзя сказать о Джанни Фицджеральде.
Миранда почувствовала, как расслабляются ее плечи, как только она увидела, что дом погружен во тьму. Кажется, удача на ее стороне. Тихо войдя в заднюю дверь, она негромко сказала собакам, лежавшим в своих корзинах и забившим хвостами: «Привет, парни».
Скинув туфли, девушка направилась к холлу. Она была уже на середине кухни, когда дверь массивного холодильника, стоявшего в углу, отворилась и в голубоватом свете возникла фигура мужчины.
Миранда невольно вскрикнула и застыла на месте, уставившись на стоящего возле холодильника Джанни. На нем были только трусы-боксеры.
Она прижала руку к шее, к тому месту, где дико забился пульс. Боже, неужели ему больше нечего надеть?
— Который, по-вашему, сейчас час?
Разве не такой вопрос задает встревоженный родитель или ревнивый любовник, уже давно меряющий шагами пол и поглядывающий на часы?
— Поздний, — выдохнула Миранда, надеясь, что ее бешено стучащее сердце вот-вот угомонится.
У Джанни Фицджеральда было потрясающее тело.
В его поджарой фигуре не было ни грамма лишнего жира, на плоском животе выступали тугие мышцы, грудная клетка была широкой и отлично развитой. У него были длинные ноги, мощные бедра, покрытые волосками. Такое тело могло принадлежать атлету, занимающемуся спортом не один десяток лет.