— Я не из милиции, — улыбнулся Дронго.
— Пардон. Все сказанное относится и к прокуратуре. Чиновников я не люблю еще больше. С милиции взять нечего. Там все дуболомы, а у вас в прокуратуре хотя бы университеты и институты кончают. И для чего? Чтобы потом людей мучить.
— Это ко мне тоже не относится. Я не из прокуратуры.
— Неужели вы из ФСБ?
— Нет, я просто частный эксперт, который собирает некоторые материалы о покойном Алексее Миронове, вашем друге.
— И Кира дала вам мой адрес? — с удивлением спросил Монастырев.
— Она сказала, что вы и Аркадий были самыми близкими друзьями покойного. А адрес я нашел сам.
— Вообще-то правильно. Мы очень дружили. Странно, что она так сказала.
— Почему странно?
— Посмотрите вокруг, — засмеялся Монастырев, обводя рукой окружающее пространство и царивший в нем хаос, — как вы считаете — может приличная женщина пустить обладателя такой квартиры к себе в дом? Мы редко ходили к Миронову. Кирочка изумительная женщина, но она слишком хорошая хозяйка и достаточно известный дизайнер, чтобы долго терпеть в своей квартире такие грязные пятна, как мы с Аркадием.
— Она вас не любила?
— Упаси Господь, просто она считала, что мы не совсем соответствуем тому имиджу, который она пыталась «напялить» на Алексея. Он ведь был очень хорошим журналистом, настоящим мастером своего дела. Мы вместе начинали несколько лет назад. Но ей всегда казалось, что наша дружба — это нечто неосязаемое. Мы не были ни дипломатами, ни министрами, ни советниками, ни даже миллионерами. Нас нельзя было пригласить на великосветский коктейль или в какое-нибудь иностранное посольство на прием. Мы были людьми без определенных занятий. Поэтому она не очень нас жаловала, но, как умный человек, понимала, что Алексею нужно иногда пообщаться с нами для души, а не для показухи. Вы не обращали внимания, что очень часто друзей выбирают для показухи? И чем выше человек, тем выше у него должны быть друзья. Хотя на самом деле это такая глупость. Если ты президент, то у тебя должен быть друг не король соседней страны или премьер другого государства, а слесарь с соседней улицы, с которым ты вместе учился в школе. Вот тогда ты действительно Человек, независимый человек. Но президенты предпочитают королей, премьеры любят канцлеров, министры — послов, а журналисты — всю эту великосветскую свору, без которой они уже не могут. Но Алексей был не такой. Он мог надеть смокинг и поехать к послу на прием. А мог напялить куртку и отправиться с нами на пикник, чтобы нализаться до такой степени, когда мы уже не знали, куда делись его куртка или мои очки.
— Вы были близкими друзьями?
— В этом смысле да. Мы были его настоящими друзьями. Знаете, ведь Аркаша так плакал на его похоронах, как будто потерял брата. Да и я тоже всплакнул. Все-таки Леша был потрясающим человеком. А зачем вам все это нужно? Хотите выпустить книгу с громким названием «Кто убил Алексея Миронова»? И покопаться в его грязном белье? Или будете рассказывать о его большом жизненном пути, множа ту слащавую мерзость, которая так часто встречается на наших книжных прилавках?
— Нет, мне просто хочется понять — какой он был человек. А понять человека — это постичь сокровенный смысл его поступков. Так говорили древние.
— Это верно. Но для чего вам все это нужно?
Кошка попыталась влезть на колени Монастырева, и тот не стал ее прогонять. Она улеглась в привычно блаженной позе, замерев от восторга, когда рука хозяина начала поглаживать ей спину.
— А разве вам не интересно знать, кто именно его убил?
— Нет, — вдруг сказал Монастырев, — совсем не интересно. В первые месяцы после его смерти я, как и все, горел праведным гневом, считая, что прокуроры и следователи довольно быстро найдут организаторов и исполнителей убийства. По телевидению несколько раз передавали, что дело поручено лучшим специалистам и находится под контролем самого Президента. И чем все это кончилось? Пшик, и ничего. Просто выпустили пар, исписали тонны бумаги, поплакали на могиле Миронова и все. Все. Никаких результатов за два года. Мы просто все перегорели за это время. Сейчас нам уже ничего не надо. Леша давно лежит в земле, он успокоился, его оттуда не вернешь. А мы остались здесь, и нам нужно здесь жить. Жить со всеми мерзостями, которые нас окружают, со всеми нашими недостатками. Какая разница, какой именно подлец отдал приказ о смерти Леши? Миронову мы не поможем, на подлеца все равно не выйдем. А если даже и выйдем на него каким-нибудь чудом, то дотронуться до этого подлеца и пальцем не посмеем. Ведь ясно, что приказ об убийстве отдавался на очень высоком уровне. На таком уровне, где могут контролировать и ход следствия, и показания свидетелей. А раз так, то не нужно себя обманывать. Мы никогда и ничего не узнаем.
— Вы пессимист, — заметил Дронго.
— Я как раз оптимист. Я надеюсь, что организатор убийства рано или поздно все равно захмелеет от собственной безнаказанности. Я надеюсь, что этот человек будет наглеть еще больше. Раз ему удалось убийство такого журналиста, то он на этом не остановится. А это и будет началом его конца. За Лешу Миронова ему все равно ничего не сделают. Но когда он снова захочет нарушить правила игры и заденет чьи-то интересы, вот тогда ему оторвут яйца, и мы ничего все равно не узнаем. Но оторвут обязательно, и в этом смысле я оптимист. Может, вы все-таки хотите пива?
— А кто, по-вашему, мог хотеть его смерти?
— Вы хотите знать мою точку зрения? Тысячи людей. Те, кому он перешел дорогу. Те, кого он раздражал своим талантом. Те, кто не мог простить ему удачи. Он был удачлив во всем. В делах, в работе, с женщинами. А этого обычно не прощают. Но убили его, конечно, не завистники. Завистники бывают обычно людьми мелкими и пакостными. В этом смысле я с Пушкиным вполне согласен. Если бы Сальери был только завистником, он бы никогда не смог убить Моцарта. Просто не хватило бы духу. Он бы воровал его ноты, пакостил на репетициях, рассказывал бы о нем всевозможные сплетни и гадости. Но у Пушкина Сальери убивает Моцарта. И он показывает нам такого Сальери. Талантливого музыканта, осознающего гений Моцарта и оттого еще более страшного. Сальери не просто завистник. Он воплощение зла. Только сильный человек может замахнуться на гения. Я не знаю, какими были Дантес или Мартынов, но, судя по всему, не совсем теми дурачками, которыми их потом сделала наша либеральная пресса. Наверняка это были сильные люди.
— Я читал о Сальери, что он не совершал никакого убийства, — заметил Дронго, — все это выдумки писателей и поэтов.
— В каждом вымысле есть доля правды, — резонно заметил Монастырев, — поэтому в завистника я не верю. И в женщину не верю. У него было много женщин, это правда. Но сейчас из-за бабы не убивают, просто времена не те. Власти у него особенной не было. Значит, только одна причина — деньги. Убивают всегда из-за больших денег. Это знают и прокуроры, и следователи, и журналисты, и мы с вами. Остается только прикинуть, кому мог перейти дорогу Миронов со своими планами реорганизации телевизионного канала. И фамилий будет не так много. Три-четыре, может, пять, не больше. Разве трудно вычислить после этого убийцу? Но если такую элементарную вещь понимает даже такой дилетант, как я, почему это не делают те, кто обязан искать убийц? Значит, они этого просто не хотят. Или не могут. Или могут, но им не дают. В любом случае ответ будет неприятным.