Оказалось, идея — отличная. Сев в автобус, где они заняли все последние ряды, Анна Л. оказалась в самой обычной обстановке, но теперь она больше не чувствовала себя беззащитной или напуганной. Она была среди своих — умерших, а потом восставших из могилы. Они ее сородичи, готовые обнажить клыки и встать на ее защиту. Наконец ей удалось переварить опыт этой ночи и почувствовать радость, которую разделили другие девочки.
— Вы — мои, верно? А я — ваша. Мы теперь одна команда, по-настоящему. Мы способны на все и никогда не подведем друг друга, правильно?
Вопрос был скорее риторическим. Анна Л. глубоко вздохнула и развела руки в стороны, будто лишь сейчас выбралась из могилы.
Девочки расстались, договорившись встретиться в следующее воскресенье на привычном месте. Тереза поехала вместе с Терез в Сведмюру. Впервые за последние сутки они оказались наедине, но почти всю дорогу молчали. Обсуждать происшедшее или реакцию других девочек не хотелось. Ведь они больше не были «другими». И разговаривать о них так, будто их нет рядом, не выходило.
Лишь когда они прощались у подъезда, Терез произнесла:
— Было хорошо.
— Да, — согласилась Тереза. — Очень хорошо.
Пока Тереза ехала в метро, а потом и в вагоне поезда, у нее в голове крутилось лишь одно слово. Оно плескалось в ее черепе, словно рыбина, которой тесно.
«Урд. Урд. Урд».
Голоса под землей. С одной стороны, Тереза осознавала, что все это — галлюцинация, родившаяся вследствие кислородного голодания. Но с другой стороны, так все и было: Урд пришла к ней, легла рядом, а затем натянула на себя ее кожу, как плотно облегающее платье. Отныне Урд — не просто имя. Теперь это она сама.
9
Тереза проснулась в понедельник в шесть утра и почувствовала себя как теленок, которого выпустили на луг. После долгой зимы двери хлева наконец распахнулись, и впереди ее ждало лето, зелень и цветы. Лучше всего ее состояние описывало слово «резвость». Стоя у окна и глядя в сад, Тереза чувствовала себя резвой. Пружинящее ощущение было не только в ногах, но и во всем теле.
Час спустя проснулись все остальные, а Тереза притворилась изможденной. Она долго терла глаза, чтобы они покраснели. Когда Мария вошла к ней в спальню, Тереза объяснила матери, что у нее совсем нет сил и вставать она не будет. Мария со вздохом пожала плечами и оставила дочку в покое.
Как в том стихотворении Боба Ханссона, которое она прочла год назад: мужчина звонит на работу и говорит, что сегодня не придет. Почему? Он болен? Нет, наоборот, он слишком здоров. Завтра, если почувствует себя хуже, возможно, явится на работу.
Тереза лежала, легонько подпрыгивая на кровати, с нетерпением ожидая, пока все домашние не разойдутся по своим делам и она останется дома одна. Наконец дом опустел, и она поднялась с кровати. Первым делом Тереза спустилась в кухню и налила себе стакан воды.
Сначала она долго разглядывала прозрачную жидкость, радуясь бликам, играющим на поверхности воды, и радужным зайчикам, заплясавшим на скатерти, когда она наклонила стакан, преломив свет. Затем Тереза поднесла стакан к губам.
Когда прохладная жидкость мягко полилась ей на язык, лаская горло, Тереза содрогнулась от удовольствия. А еще говорят, что у воды нет вкуса! Девочка ощущала то сладковатый, то солоноватый вкус железа, травы и почвы — вкус глубины и вечности. Глотать эту чудесную прохладу — настоящий подарок, а стакан таит в себе еще так много глотков!
Ей понадобилось минут пять, чтобы выпить весь стакан. Выйдя на улицу, Тереза была вынуждена присесть на крыльцо, потому что ее переполняла радость от остроты и яркости обрушившихся на нее ощущений. Она прикрыла глаза, зажала уши ладонями и сосредоточилась лишь на запахах. Запахах раннего лета.
Как получилось, что люди ходят по земле и не замечают всей этой красоты вокруг себя? Какая трата ресурсов, ведь человек с тем же успехом мог бы быть бездушным роботом, который механически перемещается между работой, банком, магазином и креслом перед телевизором, пока у него не закончится батарейка.
Тереза тоже раньше была такой, но теперь ее прежняя версия покоится в могиле, а она превратилась в богиню. И она чувствует мир, как богиня. Она стала Урд, одной из норн.
Так она и провела свой день: бродила среди деревьев, осторожно поглаживая листочки, поднимая с земли камешки, будто Ева, что гуляет по Эдему, где все принадлежит ей, где все излучает благополучие.
Во вторник Тереза тоже проснулась счастливой и еще один день провела, переполняемая радостью от ощущений, которые могли бы разорвать ее, если бы она не пыталась их ограничивать, сосредоточиваясь на каком-нибудь одном органе чувств. К вечеру эта острота начала постепенно исчезать.
Она снова услышала голоса родителей и братьев, приглушенные до этого. Разумеется, они больше не ее родные. Теперь семья Терезы — тринадцать человек, которых сейчас нет с нею. Но официально сидящих с ней за обеденным столом людей называют родителями и братьями.
Их бестолковая болтовня отвлекала Терезу, да и пища утратила яркость вкуса, какую она ощущала еще вчера. Тогда девочка пыталась съесть как можно меньше и не выдать, насколько сильно она наслаждается каждым кусочком картошки. У больных плохой аппетит, а она ведь разыгрывает из себя больную.
Во вторник вечером острота чувств притупились. Тереза притворилась усталой и ослабшей. Прикрыв глаза, она пыталась вернуть былую силу ощущений — напрасно. Она извинилась, встала из-за стола и поднялась к себе в комнату.
В среду ощущения притупились еще больше, а проснувшись в четверг, Тереза могла с чистой совестью объявить себя больной, потому что былая острота чувств почти покинула ее и она снова стала нормальной. По сравнению с ее ощущениями в первые дни это казалось девочке настоящим недугом.
В пятницу и субботу состояние Терезы было прямо противоположным тому, как она чувствовала себя в понедельник и во вторник. Ей сделалось нехорошо, внутри все дрожало, но приходилось делать вид, что ей гораздо лучше. Нужно было показать родителям: она достаточно здорова, чтобы поехать в Стокгольм. Вечерами Тереза без сил падала в постель, утомленная своей ролью, спала неровным сном и видела кошмары.
Им бы пришлось приковать ее к постели, чтобы не пустить в Стокгольм. Она бы все равно улизнула из дому, добралась бы на попутке до станции, поехала бы на поезде зайцем. Но чтобы не усложнять, проще убедить родителей, что она прекрасно себя чувствует.
Поэтому ночами Тереза металась на постели, а днем ходила, сложив руки на груди или спрятав их в карманы, лишь бы не выдать, как сильно они трясутся, и улыбалась. Все время улыбалась и говорила всем что-нибудь приятное.
Лишь сев на свое место в вагоне поезда, Тереза смогла наконец расслабиться. Она расплылась на сиденье, будто желе. К ней наклонилась пожилая дама и поинтересовалась, как она себя чувствует. Тогда Тереза встала и заперлась в туалете.