Какой на хуй враг, какой на хуй япо… – говорит Лунини.
Думаешь, пидарок, мы эти фокусы ваши не знаем? – говорит Анатолий.
Каждого пидара, которого мы приносили в жертву Вождю, – говорит он.
Если верить его предсмертной болтовне, – говорит он.
Прислало в Молдавию правительство, совершать Спецоперацию, – смеется он, старуха тоже смеется, выпуская дым изо рта толчками, из-за чего становится похожа на старый, Проверенный еще большевистский паровоз (на таком хоронили Ленина, товарищи – прим. В. Л. голосом экскурсовода).
Все вы пиздите, как Троцкие! – с ненавистью говорит он.
Оно и понятно, жить-то охота, – говорит он.
Я и прав… – говорит Лунини.
Ой бля, я тебя умоляю, – говорит Анатолий.
Открывает стенку, разворот камеры. Мы видим спрятанные книги. «Пастернак» Елизарова, труды Кара-Мурзы, Маркс, «Санькя» Захара Прилепина… другая продукция книжного магазина «Фаланстер»… Несколько рядов банок, в которые закатывают варенье, соленья и тому подобные несъедобные штуки, которыми в стародавние времена разнообразили питание в советских семьях. Крупным планом – раскрытые от ужаса глаза Лунини. В банках плавают головы, кисти…
Вот этот, япошка… оворит Анатолий, показывая на банку, в которой даже уже мертвый японец по-прежнему смотрит на мир с типичным выражением превосходства («зелтый ласа победить церый мил, твоя все понять плаклрятая класналмейца?! увидить его и ласслерять!»).
Мы его, хуесосину, на Халхин-гол заманили, – говорит он.
Старуха показывает газету. Лунини щурится. Мы видим фотографию мужа Старухи, статью на всю полосу, и заголовок.
«Наш земляк разгромил японскую бригаду и сам сбил из винтовки три японских самолета»
Приехал, значит, искать, где самолеты-то сбили, – говорит Анатолий.
Отдать, так сказать, память воинам, – говорит он.
Что же в этом такого, – плачет Лунини, который начинает понимать, что дело вовсе не в его настоящей профессии, и его губит ложная, и совершенно безобидная, легенда.
Так война-то… еще не кончилась, – говорит Старуха.
Мы последние могикане Советской Цивилизации, – говорит она голосом российского публициста Проханова, удачно нашедшего себя в рыночной нише под названием «МыпоследниемогиканеСоветскойЦивилизации».
Мы будем сражаться до последнего патрона… вести партизанские действия… – говорит она.
Будем убивать вас всех, мстить за пущу… за Беловежскую, – говорит она.
За блядь Фултонскую речь… за Косово… за Багдад… а Сталина! – говорит она.
Я… я… я не… – пищит Лунини грустно.
Вот этот хуй… – говорит Анатолий и показывает на банку, в которой плавает что-то очень похожее на червячок из агавы, только очень большой (да это же… и правда хуй! – прим. сценариста).
Француз… – говорит Анатолий.
Его мы на статью «Наш земляк подружился с французским военнопленным в Индокитае» вытащили, – говорит Анатолий.
Кишка у него, конечно, оказалась не так толста, как у японца, – говорит Анатолий.
Хотя, вроде, толстая… – говорит она.
Задумчиво вертит в руках банку, в которой плавает что-то, очень похожее на толстую кишку. Свечи… Лунини напрягает мышцы, пытаясь ослабить веревки. Заметив это, старуха и Анатолий улыбаются.
Ну что же, приступим? – говорит старуха.
Анатолий уходит куда-то, возвращается с кухни с живым голубем. Лицо Лунини. Он пытается вертеть головой, но у него не очень получается. На лицо пленного льется что-то черное. Постепенно все лицо Лунини покрывается кровью зарезанной птицы, из-за чего агент становится похож на карикатурного «черномазого» – только глаза блестят. Анатолий вынимает из голенища сапога нож. Лунини приподнимает голову, и, жмуря один глаз – в другой попала кровь, – видит, что пол вокруг него разрисован пентаграммами, непонятными символами, знаками.
Подожди, Анатолий, – говорит старуха.
Надо выбрать речь, – говорит она.
Мама, давайте сегодня «Есть такие люди, есть такие деятели…», – говорит Анатолий.
Хм… мне кажется, что сейчас больше подошла бы… – говорит старуха.
…«Мы имеем теперь обширное, многонациональное государство… «, – говорит она.
Ладно, давайте… «Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад…»? – предлагает Анатолий.
Ты еще «Братья и сестры!» предложи! – отзывается возмущенно старуха.
Ну ладно, давайте ни мне, ни вам, – предлагает Анатолий.
Что именно ты имеешь в виду, товарищ? – говорит Старуха.
«Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники…»!!! – говорит Анатолий.
Пожалуй, да, – говорит старуха.
Глядит на Анатолия с ленинским прищуром и ленинским одобрением («так и быть, сегодня мы вас, батенька, не расстреляем» – В. Л.). Закуривает еще одну папиросу. Анатолий, высоко подняв нож – кривой, большой, сверкающий, – начинает произносить нараспев фразы. Каждый раз, когда он произносит очередную, старуха подпрыгивает, сначала слегка, потом все сильнее и сильнее…
Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, – говорит Анатолий.
…командиры и политработники, рабочие и работницы, – говорит он.
…колхозники и колхозницы, работники интеллигентского труда, – говорит он.
Ух! – говорит старуха, мелко подпрыгивая и потряхивая головой.
…братья и сестры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, – говорит Анатолий.
Эх, – говорит старуха, которая напоминает молоденькую представительницу молодежной субкультуры «эмо», пришедшую впервые в жизни на рок-концерт («а теперь потрясем головами, ребята»).
…наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы, – говорит Анатолий.
Немецких захватчиков! – добавляет старуха быстро, Анатолий бросает в ее сторону недовольный взгляд.
Немецких захватчиков, – поправляется, тем не менее, он.
От имени Советского правительства и нашей большевистской партии, – говорит старуха.
Мама! – говорит Анатолий.
Ну прости, – говорит старуха, и трясет головой, подпрыгивая уже чуть ли не на полметра.
От имени Советского правительства и нашей большевистской партии, – говорит Анатолий.
…приветствую вас и поздравляю с годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции, – говорит Анатолий.
Товарищи! – говорит он.