— Молчание — знак согласия, — произнес Габриель. — А теперь слушай внимательно, повторять не буду: настал твой звездный час. Ты потрудился, и результат уже на горизонте. Смотри не сглупи и не облажайся. Мне самому выгодно вернуть девчонку живой и здоровой. Для меня это тоже работа, давай обстряпаем все как джентльмены.
— Никакой полиции, — через секунду напомнил голос.
— Никакой, — эхом повторил Габриель. — И напоследок: навредишь Мадлен или мне, и мои коллеги узнают, кто ты на самом деле, потом выследят и убьют. Ясно?
На этот раз голос не ответил.
— Кстати, — напоследок произнес Габриель, — в следующий раз не заставляй меня ждать звонка пять минут. Заставишь — и сделка отменяется.
Сказав это, Габриель нажал «отбой» и взглянул на Джона Ланкастера.
— По-моему, разговор прошел удачно. Не находите, господин премьер-министр?
* * *
Редко можно увидеть, как через парадную дверь из дома 10 на Даунинг-стрит выходит посетитель в синих джинсах и черной кожаной куртке. Однако именно это и произошло в 12:17, после дождя, в начале октября. Прошло пять недель со дня исчезновения Мадлен Хэрт на Корсике, восемь дней после того, как пресс-атташе Саймону Хьюитту прислали ее фото и признание в романе с Джоном Ланкастером, и двенадцать часов — с момента, когда премьер-министр Соединенного Королевства согласился заплатить выкуп в десять миллионов евро. Полисмен у входа, разумеется, ничего этого не знал. Не знал он и о том, что человек в штатском — Габриель Аллон, израильский шпион и ликвидатор, и что у него под полой куртки полуавтоматический пистолет «беретта». Поэтому полисмен просто пожелал Габриелю приятного дня и взглядом проводил до поста охраны у выхода на Уайтхолл. Когда Габриель проходил через пост, его сняла автоматическая камера наблюдения. Было 12:19.
* * *
Машину Джереми Фэллон оставил на открытой части парковки при станции Виктория. Габриель подошел к ней, как всегда подходил к чужим машинам — медленно и с опаской. Обошел ее кругом, словно высматривая царапины и вмятины. Потом нарочно уронил ключи на краснокирпичную мостовую. Нагнулся и осмотрел шасси. Не заметив ничего подозрительного, выпрямился и нажал кнопку открытия багажника. Крышка медленно приподнялась, и под ней Габриель заметил лишь два дешевых чемодана. Открыв один, увидел внутри ряды плотных пачек из стоевровых купюр.
По лондонским меркам, плотность дорожного движения была на низком уровне ужасности. В час дня Габриель пересек мост Челси и еще через тридцать минут, оставив позади южный пригород Лондона, мчался по шоссе М25. В два дня он включил радио — послушать последние новости. С утра мало что изменилось: Ланкастер по-прежнему обещал излечить язвы общества, а Россия так и не отказалась от притязаний на бурение скважин. О Мадлен Хэрт или о человеке в синих джинсах с десятью миллионами евро в багажнике «пассата» — ни слова. Человек в синих джинсах прослушал прогноз погоды: к концу дня обещали проливной дождь и сильный ветер вдоль побережья Ла-Манша. Выключив радио, человек невольно коснулся талисмана на шее. В голове его прозвучал голос вещуньи: «С ее смертью вам откроется правда».
К тому времени как Габриель свернул на шоссе М20, с неба уже лило как из ведра. Миновав Мейдстон, Леман-Хит и Эшфорд, Габриель в половине четвертого прибыл в порт Фолкстон. Там свернул на трассу А20 и поехал на восток, через бесконечную равнину зеленейшей травы. Наконец Габриель поднялся на невысокий холм и увидел море — темное, покрытое барашками пены. Переправа обещала быть не из приятных.
Когда дорога пошла вниз, к приморской части Дувра, Габриель наконец заметил скалы — белые как мел на фоне свинцовых туч. Путь к паромной пристани нашелся легко. Габриель прошел на кассу и подтвердил заказ билета, то и дело поглядывая на оставленный снаружи «пассат». Затем, сжимая в руке билет, вернулся за руль авто и проехал в конец очереди на погрузку. «Не пропусти паром — иначе девка умрет…» Раз вымогатели сделали такое заявление, значит, они теперь следят за Габриелем.
Правила запрещали пассажирам оставаться в машине во время переправы, и Габриель подумал: не забрать ли сумки из багажника. Потом решил, что, таская их туда-сюда по коридорам, станет слишком уязвим. Тогда он просто запер машину, дважды проверил двери и багажник. Потом отправился в помещение для пассажиров. Когда паром отчалил от пристани, Габриель пошел в бар и заказал себе чай с булочкой. Снаружи тучи сгущались, темнело, и к 17:15 моря уже не стало видно. Габриель посидел еще минут пять на месте, затем встал и вышел на продуваемую ветром смотровую площадку, занял там дальний угол. Никто из пассажиров за ним не увязался. Никто не видел, как он бросил за борт сотовый телефон.
Габриель не видел и не слышал, как мобильник упал в воду. Он постоял еще пару минут у ограждения, а после вернулся в салон. Там он сидел, стараясь запомнить лица всех пассажиров, пока по внутренней связи — сначала по-английски, затем по-французски — не объявили, что пора возвращаться в машины. Габриель постарался первым добраться до грузовой палубы и там проверил багажник «пассата»: сумки все еще лежали внутри, деньги — тоже. Габриель сел за руль и стал смотреть, как занимают свои места остальные. В соседнем ряду в небольшой «пежо» садилась женщина: по-мальчишески короткие светлые волосы, лицо в форме сердечка. Вроде ничего необычного, кроме перчаток на руках. Больше никто из пассажиров перчаток не носил.
Габриель положил руки на руль и уставился прямо перед собой.
Вот и нашелся «хвост».
* * *
Кале был уродливым портовым городишком — отчасти английским, отчасти немецким и едва ли французским. Улица Ришелье протянулась на полмили от пристани в глубь квартала Кале-Норд, восьмиугольного искусственного островка в окружении каналов и бухт. Габриель оставил машину у ряда оштукатуренных домов и направился в парк, под пристальными взглядами троицы афганцев в теплых пальто и паколях. [5] Эти люди скорее всего бежали от нищеты и здесь дожидались шанса нелегально пересечь канал. Некогда на песчаном берегу среди дюн стоял целый лагерь, откуда в ясный день можно было разглядеть белые скалы Дувра по ту сторону Ла-Манша. Добрые жители Кале, оплот социалистической партии, называли этот лагерь «джунглями» и аплодировали жандармам, когда те наконец разогнали беженцев.
Мусороприемник стоял справа от ведущей в парк тропинки: четыре фута в высоту, цвета весенней листвы. Рядом стояла табличка с просьбой к отдыхающим не топтать траву и не рвать цветы. Искать приклеенные к днищу мусорки сотовые, впрочем, не запрещалось — чем, собственно, Габриель и занялся, выбросив билет. Телефон нашелся моментально; оторвав его от днища мусорки, Габриель сунул его в карман и лишь затем вернулся к машине. Когда он садился в салон, сотовый зазвонил.
— Молодец, — похвалил его компьютерный голос. — Теперь слушай внимательно.