– Это твои знакомые? Может, бывшие друзья? – спросил Лебедь, что-то уловив, видно, в его молчании.
– У меня там полгорода знакомых. Это не важно.
– Я просто хочу понять, не будет ли с тобой проблем? Мне нужно знать точно.
Лебедь говорит негромко, неторопливо, голос ровный – таким же голосом он может попросить секретаря принести им чаю. Но над головой будто зависла тяжелая бетонная панель, в каком-то миллиметре.
– А я могу отказаться? – спросил Боцман.
Секундная пауза. Раньше он таких вопросов не задавал.
– Можешь, – сказал Лебедь.
Десять тонн, а может, сто тонн. Голова инстинктивно уходит в плечи, плечи опускаются. Физически он не чувствует никакой тяжести, ничего нет, только тень от нависшей плиты… И даже тени нет. Вообще ничего.
– Конечно, если ты сомневаешься, лучше лишний раз подумать, – сказал Лебедь. – Ты сам должен понимать, что с такими просьбами обращаются не от скуки, не от какой-то пустой прихоти. Я прав?
– Да, – проговорил Боцман.
– Особое доверие, особый спрос…. И то, что они просят именно меня, а я прошу именно тебя, это ведь тоже не просто так, – Лебедь смотрит на него, плита покачивается над самой головой, стальные стропы поскрипывают.
– Ты согласен со мной?
Боцман облизнул губы:
– Да.
– Конечно, ты можешь отказаться. Север и этот Лис, они ведь ни мне, ни тебе лично не угрожают. Ты не обязан на это подписываться…
И вдруг все исчезает. Никакой тяжести. На самом-то деле выбора никакого нет, это ясно как день. Боцман знает о заказе, знает, кто именно заказан. Теперь либо он исполняет заказ, либо ему самому прострелят голову и скинут в Неву. И при чем тут вообще Лис, его подсказки, его услуги и прочие дела? В жопу. Заказ есть заказ, никто никому ничего не должен. Для Боцмана это работа, это что-то вроде клятвы Гиппократа, которой он связан.
– Проблем со мной не будет, – сказал он. – Я подписываюсь на это дело!
– Хорошо! – кивнул Лебедь. – Я знаю: твоя подписка железная!
— Сижу дома, пью кофе, одна, Фил на работе, в общем, все как обычно. – Ребенок, округлив глаза, рассказывает, Оксана внимательно слушает. Обе в открытых фирменных сарафанах до середины бедра, дорогих босоножках на высоченных шпильках, тщательно уложенные волосы, макияж, дорогие духи… Ни один из входящих мужчин не обошел их взглядом.
– И вдруг гул… Отчетливый, противный… Потом стук. Что-то тяжелое, как будто стеклянное… Упало, но не разбилось… Чувствую, кожа на темени холодеет и съеживается. Знаешь, говорят: «Волосы дыбом встали»? Так у меня и получилось…
Приглушенный свет, рассыпанный по стеклянным интерьерам. Негромкая музыка. Темные силуэты официантов неслышно мелькают в лабиринтах столиков, как рыбы среди белых кораллов. «Аквариум» – свет, стекло и пространство, – словно специально придуман, чтобы лечить смятенные души от страха, убеждать в отсутствии скрытой угрозы. Все просто и ясно. Но – только в пределах этого пространства. Ребенок представила, как выйдет отсюда, сядет в такси и поедет домой… Тоска. Тонкий противный звук, как ножом по стеклу.
– Может, кошка? – Оксана тоже заинтригованно напряглась и отпила из очередного бокала. Это был уже третий.
– Откуда? У нас ни кошки, ни собаки. Призраки и духи тоже не водятся. Значит, что?
– Что?
– Значит, кто-то вскрыл замок и проник в дом!
– Проник, вскрыл! Нахваталась ментовских словечек! Кто проник? И зачем?
– Да уж не воры! Бандиты. Убийцы. Сквитаться с Филом за какие-то давние обиды…
– А ты при чем? – Оксана деловито оглядывает молодых людей за соседним столиком, разочарованно отворачивается, допивает свой мартини и делает знак официанту.
– Знаешь, что недавно всю семью под Степной перебили?
– Ну, а кто не знает? По телику сколько раз крутили, в газетах писали…
– Это Фила друг был. А расплатился, видишь, не только он! И жена, и ребенок…
– Да-а-а-а, бывает… И что дальше?
– Мобильник на стеклянном столике бросила…
Оксана уже слегка поплыла и упустила нить рассказа.
– А при чем тут мобильник? – не врубилась она.
– От него все и было. Позвонили, включился виброрежим, тр-р-р-р… Трубка поползла, поползла – и грохнулась на пол. Гул – а потом стук! Врубилась теперь? Вот и все! А я чуть в ступор не ушла!
Оксана поняла. Покачала головой:
– Ну, ты и психованная, Кать! Тебе лечиться надо!
Ребенок промолчала. Лечиться еще рано. Но нервы и в самом деле ни к черту. Она взболтала остатки мартини в бокале. Выпила. Мартини был уже теплый.
– А кто звонил-то? – спросила Оксана.
– Ха, – сказала Ребенок. – Фил и звонил.
– А чего хотел?
– Контрольный опрос: «Ты где?» и «Ты одна?».
– А как ты хотела… Муж намного старше, да еще и мент…
На столе появились новые бокалы с мартини, покрытые холодным матовым потом.
– Ты мне не нравишься, Кать, – решительно сказала Оксана. – Надо Илонке звонить.
– Этой рыжей, что ли?
– Ну. Она «человек-праздник».
Ребенок скривилась:
– Она человек-сука.
– Ничего подобного. Она веселая. Она, блин, любую тоску лечит, как не знаю кто…
– Целительница. Хренова целительница.
Оксана прищурила один глаз, прицелилась и ловко проткнула зубочисткой оливку, плавающую в мартини. Достала и съела. Словно индеец, охотящийся с острогой на рыбу.
– Это как зуб лечить – бывает больно, неприятно. Зато потом хорошо. Поплачешься – а она тебя обматерит. И правильно! А еще посмеется! Будет ржать, как лошадь! А ты поймешь, что…
– Слушай, – сказала Ребенок. – Если позвонишь этой суке, ты мне больше не подруга. Поняла?
– Поняла, – сказала Оксана, набирая номер. – А пока давай выпьем!
Сколько раз они успели выпить, Ребенок не помнила. Просто она рассказывала и рассказывала про свои приключения в семейной жизни. И ей вроде бы становилось легче.
– …Я его просила, умоляла: не ходи… Поздно, ночь, все спят… И перед соседом неудобно… – Ребенок прикрыла глаза и покачала головой. – Получается, сперва квартиру ему залила, а теперь еще эта ревность…
– Ну, а он что? – выдохнула вместе с дымом Илона. Она сидит напротив: рыжая, длинноногая, с гладкими детскими щеками. Только взгляд маленьких глазок не детский – холодный, злющий.
– Пошел.
– Бухой? – сочувственно поинтересовалась Оксана.