Через минуту появился тайный советник. Он был в халате с бранденбурами, из-под которого высовывалась ослепительно-белая сорочка.
– Что случилось, Алексей Николаевич?
– Свидетельница, что должна была подтвердить пребывание Дуткина в Москве в день убийства, не разыскана.
– Так… Она пропала или просто съехала с квартиры?
– Съехала и никуда не заехала. Как сквозь землю провалилась. Люди Эффенбаха ищут ее третий день, но никаких следов.
– Стало быть, инобытия у Дуткина нет?
– Нет.
– Подозрительно…
– Очень подозрительно! И письмо, которое буквально губит толстяка. Оно должно находиться в бумагах Дашевского, а отыскивается все у того же Дуткина. Полагаю, тут заговор.
Дурново молча смотрел на подчиненного, что-то соображая. Потом спросил:
– Письмо Дуткину подбросили?
– Да. Но не на квартире, а сунули в конфискованные у него бумаги. Уже в департаменте.
– Что?! – опешил тайный советник.
– Именно так, – тихо подтвердил Лыков.
Дурново встал и возбужденно зашагал по комнате. От его маленькой крепкой фигуры исходили волны энергии. Вдруг он остановился перед вытянувшимся во фрунт Лыковым.
– Вы уже кого-то подозреваете? Из своих.
– Почему только из своих? В департаменте сто тридцать человек сверхкомплектных!
– Да, вы правы. Среди них могут быть разные, в том числе и случайные, и продажные. И что делать?
– Я должен поехать в Москву. Попробую сам найти эту Клотильду, живую или мертвую.
Дурново в сомнении покачал головой:
– Эффенбах со своим войском не нашел, а вы отыщете?
– Я стану искать там, куда его люди не проникают.
– Значит, вы уверены, что Дуткин не причастен к убийству?
Лыков поморщился. Ох уж эти начальники… Как будто в сыске можно быть в чем-то уверенным!
– Я считаю, что убийцу и заказчика надо искать всеми средствами. В виновности финансиста сомневаюсь.
Дурново решился:
– Быть по сему. Езжайте. Сколько вам понадобится времени?
– Два-три дня.
– Так быстро все узнаете? – удивился директор департамента.
– Есть мысль. Помните, я сказал, что француженка как сквозь землю провалилась? Возможно, там ее и надо искать. Мертвую.
– Поясните! – с раздражением потребовал Дурново.
– Снулый шесть лет ловил по Москве темных людей. Он там все и всех знает. В том числе куда обратиться, если надо спрятать труп.
– И что?
– Самое надежное место – Даниловские каменоломни. Давний способ. Говорят, там лежат тысячи…
– Это те пещеры, где вы чуть было не погибли? [39]
– Они.
Тайный советник поежился:
– Бр-р… Три дня сидели?
– Четыре.
– Черт! Я бы застрелился. Или свихнулся. Охота вам снова туда нос совать?
– Неохота. Но надо. Я ведь тоже знаю, куда обратиться. Поэтому Эффенбаху не ответят, а мне ответят.
Дурново понимающе кивнул:
– Да, ваши приятели-рогожцы помогут. Когда едете?
– Прямо сейчас. Однако эта моя вылазка должна оставаться в тайне. От всех, и особенно от моих сотрудников. Они ведь первые на подозрении, вы правы.
– Я утром издам приказ о командировании вас в Либаву. Там убит таможенный служитель. Полицмейстер просил содействия.
– Очень хорошо. Постараюсь обернуться как можно быстрее. Разрешите идти?
Тайный советник вместо ответа втянул ноздрями воздух.
– Постойте-ка! Чем это таким вкусным от вас пахнет?
– Попил чаю с молодой богатой вдовой.
Дурново, известный юбочник, сразу загорелся любопытством:
– И как она? Хороша?
– Магнетическая женщина, – ответил Алексей. – Предложила мне пять тысяч, если я поймаю убийцу, но только чтобы это был не Лерхе!
– Ого! А другого она вам ничего не предлагала?
Сыщик промолчал, и Дурново вздохнул:
– Эх, где мои годы, где мой кортик… Ну, с Богом!
Перед тем как ехать домой, Лыков опять заглянул на Вознесенский проспект. Он спросил Василия Лукича, нет ли в доме фотографического портрета его хозяина. Тот вынес из спальни карточку в рамке.
– Вот… на Масленую снимался…
Дуткин был в дорогом рединготе, самодовольный и щекастый. И не подозревал человек, какие испытания его ожидают…
– А той француженки?
Старик, бранясь под нос, открыл ящик бюро.
– Вот она, шельма! Сколь средствов из нашего дуралея выманила…
Клотильда Лавинэ действительно оказалась молодой и красивой. На обороте портрета обнаружилась надпись: «Котику от ево киски». Лыков стал засовывать добычу в карман, когда Василий Лукич обратился к нему:
– Ваше высокоблагородие! Правду говорят, что, ежели эта шалава не отыщется, барину каторги не миновать?
– Увы, правда.
– Вы уж сыщите ее! Я за вас весь остатний век Бога молить стану, только ослобоните Илидора от каторги! Он же мухи сроду не обидел, какое тут может быть убивство? В одном только и виноват, что доверчив. А такие люди Господу более других угодны!
И старик зарыдал в голос, бормоча бессвязно:
– За ним в каторгу пойду… Пропадет Илидорчик без меня, пропадет! Сыму домик напротив темницы и стану барина соблюдать… Найдите супостатов, не дайте злу свершиться! Найдите, Христом-Богом молю…
Лыков ушел с тяжелым сердцем.
В четыре часа пополудни он ступил на московский дебаркадер. Эх, Первопрестольная! Все те же суета да грязь. Нет в тебе столичного лоска…
С вокзала Алексей направился в Никитниковский переулок. На втором от угла доме, по правой стороне, красовалась подновленная вывеска: «Мастерская ретирадников привилегированных систем». Сыщик стукнул в раму два раза. Дернулась занавеска – кто-то разглядывал его изнутри. Затем дверь распахнулась, и раздался радостный голос:
– Заходи, редкий гость, гость дорогой!
Лыков шагнул в дом и попал в объятия крепкого мужика серьезной наружности. Это был Антон Решетов, помощник Степана Горсткина.
– Будь здоров, Антон Иваныч. Где сам? Дома ли?
– Чаевничает. Будешь себя хорошо вести, и тебе нальет…
Горсткин был начальником секретной службы поповцев австрийского согласия, иначе именуемых рогожцами. Это самый богатый в империи старообрядческий толк, и капиталы там огромные. А где большие деньги, случаются большие неприятности. Степан и его люди призваны их разрешать.