— Справедливо, — заметила Куколка, оценив добычу.
Мэри никак не могла взять в толк, почему женщины вообще соглашаются делать это задаром. Некоторые хотели иметь детей, это она знала. А другие занимались этим для удовольствия — или из любви, как они это называли. Даже Куколка иногда отдавалась бесплатно, чаще всего одному плотнику-поденщику, у которого была очень нежная кожа.
— Но это же утешение, — отговаривалась она.
Однако Мэри этого не понимала. Мерси Тофт тоже имела любимчика, какого-то книжника-француза. Он был настолько же бледным, насколько она темной. Время от времени, когда ее сутенера не было рядом, она тайком приводила француза к себе. Эта непонятная жажда ставила Мэри в тупик.
Никогда в жизни она не чувствовала того, что называется желанием, но знала о нем достаточно, чтобы уметь подделывать. Она научилась вести «грязные» разговоры. Секрет был даже не в словах, хотя некоторые клиенты сильно возбуждались, когда она говорила непристойности, а в особом тоне. Если тон правильный, можно нести любую чушь, болтать хоть о каше, в этом Мэри убедилась на собственном опыте. Весь трюк состоял в том, чтобы притвориться, будто она и сама взволнована. Легкий стон, вздох, низкий голос, прерванная на полуслове речь — все мужчины велись на это, как дети, и это ускоряло развязку, как ничто другое.
Иногда ночью Мэри лежала рядом с Куколкой и ее плотником и делала вид, что спит, пока они барахтались на матрасе. Куколка билась и выгибала спину, словно ей было больно, но ее рот был мягким и влажным, а лоб покрывала испарина. Отвернувшись, Мэри бездумно смотрела в темноту.
Она никогда не раздвигала ноги, повинуясь нуждам собственного тела, только ради тех вещей, что можно было за это получить: деньги, кров… свободное время. Она продавала не себя — в этом Мэри была уверена. В конце концов, мы все всего лишь берем напрокат платье, которое называется кожей.
С тех пор как они побывали в подвале у Ма Слэттери, у Мэри ни разу не было месячных, и это ее ничуть не расстраивало. Так даже лучше, рассудила она. Безопаснее. Сначала она думала, что это просто перерыв, но потом решила, что ее женское время кончилось. Это было немного странное ощущение — насовсем разделаться с месячными и деторождением в четырнадцать лет. Но среди мисс такое случается, подтвердила Куколка. Ну и, в конце концов, разве это не преимущество для девушки их ремесла — покончить со всеми этими делами раз и навсегда?
Мэри подозревала, что сама Куколка по молодости лет произвела на свет пару-тройку детишек, но расспрашивать не решалась. Да и что толку — несчастные вряд ли выжили.
Ей до смерти хотелось узнать историю жизни подруги, но приходилось выведывать все понемногу, то там, то тут. На прямые вопросы Куколка не отвечала. Однажды, когда они проходили мимо лавки париков на Монмут-стрит, Куколка невзначай обронила, что ее первый делал парики.
— Кто-кто?
— Мой первый. Ну, тот, кому меня продали мои старики.
Мэри бросила на нее настороженный взгляд. Она никогда не могла понять, шутит Куколка или говорит серьезно.
— Он услышал, что девственница может вылечить сифилис, — сказала Куколка и рассмеялась своим странным дребезжащим смехом, будто камешки гремят в стеклянной банке. — Выкинул деньги на ветер!
Отставшая было Мэри прибавила шагу.
— Сколько тебе было лет?
Куколка пожала плечами.
Это значит, что она не помнит или что это не имеет значения, подумала Мэри.
В тот день Куколка больше ничего не сказала, но потом, некоторое время спустя, когда Мэри спросила снова, все же ответила:
— Мало. Так мало, что я ничегошеньки не знала. Подумать только! Я тогда решила, что парень в меня пописал, можешь себе представить! — И она снова рассмеялась этим жутким смехом. Казалось, он исходил из самой ее утробы.
Как-то мартовским вечером за церковью Сент-Мэри-ле-Боу Мэри наткнулась на пару матросов. Они во все горло орали «Старые шлюхи Англии».
— Вечер добрый, мои золотые, — сказала она, но, кажется, они ее не услышали.
Тот, что был повыше, затянул куплет:
Было время, мы могли
Баб иметь и драться,
Хрен стоял, и нож был остр,
Хошь куда вонзаться.
К первому присоединился второй:
Но теперь мы словно куча
Старого дерьма.
Вдвоем они заголосили припев:
Старые шлюхи, добрые шлюхи,
Куда вы девались, куда!
Мэри стояла рядом и с улыбкой дожидалась окончания песни. Наконец один из матросов повернулся к ней. Его штаны были расстегнуты, и свой инструмент он держал в руке. Мэри сделала шаг вперед, но он толкнул ее в грудь.
— Да я к тебе и вилами не притронусь, дорогуша! — крикнул он.
Мэри отскочила, но матрос все же успел окатить струей мочи ее лучшую фиолетовую юбку. Его приятель попытался присоединиться, но он гоготал как безумный и не смог как следует прицелиться.
— Да чтоб сгнили ваши поганые содомистские задницы! — завопила Мэри.
Она, конечно, знала, как постоять за себя, однако это было слабым утешением. Потом, в Крысином замке, Мэри попыталась отчистить юбку. Куколка клялась, что она совсем как новая, но Мэри все равно чувствовала едкий запах мочи.
Вообще-то она не имела ничего против того, чтобы делать это с заднего хода. Немало клиентов хотело заниматься этим только так. Некоторые мисс заявляли, что они скорее дадут перерезать себе горло, чем позволят подобную мерзость, но Мэри не понимала, из-за чего весь шум — ведь, в конце концов, между той и этой дырками не более дюйма. Этому ее обучил один часовщик; и хотя Мэри оставила на его руке глубокие отметины своих зубов, потом она была очень благодарна ему за урок. В тот, первый раз, она оказалась совсем не готова и не поняла, зачем часовщик поплевал на свою штуку. Когда он протолкнул ее внутрь, Мэри завизжала от боли. Но потом — и в ту ночь, и в другие — она научилась одному трюку. Если представлять себе, как со скрипом отворяется дверь или как слезает кожура с апельсина, то больно почти не будет. Мэри Сондерс могла раскрыться как угодно, прогнуться под любым углом, привыкнуть ко всему — лишь бы это принесло ей звонкую монету.
Однажды утром Мэри уже запустила руку в штаны к какому-то шорнику, когда, случайно обернувшись, вдруг поняла, что стоит возле ворот своей бывшей школы. При виде маленьких фигурок в серых, наглухо застегнутых платьях, что выстроились во дворе, ею овладело странное чувство. Какой же наивной сопливой девчонкой она была всего год назад!
В один из вечеров, когда Мэри и Куколка сидели в таверне, ели горячий пирог с голубями и облизывали обожженные пальцы, неожиданно выяснилось еще кое-что интересное. Мэри кивнула на только что покрашенную дверь борделя, что располагался напротив:
— Как думаешь, они принимают на работу девушек?