Сьюзан Дигот подняла голову и вытерла мокрый лоб рукой, в которой держала иголку. Ее медно-рыжие волосы уже заметно поседели.
— А, Мэри. Наконец-то. Я раздобыла голубя. Он, конечно, староват, но в хорошем рагу, со специями, мы этого и не заметим.
Перья у голубя были редкие. Мэри быстро ощипала его, стараясь поскорее разделаться с заданием. Ее все еще слегка трясло. Крупные перья летели прямо в огонь, но мелкие прилипали к пальцам. Она ловко взрезала голубиное брюшко. Значит, вот каково это — когда тебе четырнадцать, подумала она.
Сьюзан Дигот взглянула на дочь и облизнула нитку, как будто хотела попробовать ее на вкус.
— У тебя сноровистые пальцы, Мэри, — заметила она.
Мэри промолчала.
— Пора тебе научиться какому-нибудь ремеслу. Теперь ты уже совсем взрослая.
Мэри, все так же молча, достала внутренности. Она и не думала, что мать помнит о ее дне рождения.
— Шитье, вышивка, стежка… девушка никогда не пропадет с голоду, если у нее в руках иголка, Мэри.
Мэри обернулась и посмотрела на мать. У Сьюзан Дигот были серые глаза, цвета набухших дождем облаков, но в последнее время Мэри начала замечать, что они будто обведены красным, словно мишень. И испещрены красными точечками, как следами от стрел. Сколько еще лет они протянут? Ей приходилось видеть ослепших швей; на чердаке на Нилз-Ярд как раз жили две. Можно было пересчитать все кости у них на руках. Мэри покачала головой и снова вернулась к голубю. Она собрала внутренности на лезвие ножа и бросила в огонь.
На минуту она подумала, что этим все и закончится. В комнате повисла тишина; постепенно темнело. Дигот проснется к ужину, и тогда разговор, конечно, начнется опять. Но Мэри знала, как перевести его на безопасную тему: например, какой мягкий сегодня ветерок или какие сильные ручки у маленького Билли.
Но Сьюзан Дигот откинула со лба выбившиеся волосы и глубоко вздохнула, как будто у нее болело в груди.
— Вся эта грамота: и чтение, и письмо, и счет — это, конечно, славно. Коб Сондерс требовал, чтобы ты пошла в школу, и я ему слова поперек не сказала, верно?
Этот вопрос не требовал ответа.
— Скажи мне, я стояла у тебя на пути? — торжественно спросила мать. — Нет. Хотя многие мне говорили, что для девочки учение — это лишнее.
Мэри уставилась на огонь в очаге.
— Но пришла пора и тебе начать зарабатывать на хлеб. Что говорят в школе?
— Идти в служанки. — Мэри показалось, что слова застревают у нее в горле. — Или в швеи.
— Ну вот видишь! В точности мои слова. Все верно, да, Уильям?
Из угла, где устроился Уильям, не донеслось ни звука. Мэри скосила глаза и увидела, что ее отчим дремлет. Он то и дело клевал носом; его тень на стене была такой же черной, как и его вымазанная углем голова.
— А если ты выберешь идти в швеи, то ведь я сама могу начать тебя учить, так? — не отставала мать.
В ее голосе даже послышалась нежность. Мэри вдруг вспомнила, что несколько лет они были только вдвоем, вдова Сондерс и ее дочка. Они спали вдвоем на узкой кровати, и им было тепло.
— А если дело у тебя пойдет хорошо — а я уверена, что пойдет, с такими-то ловкими пальцами, точь-в-точь как у меня, — может, я даже смогу отослать тебя подальше из этого проклятого грязного города. Скажем, в Монмут. — Это слово Сьюзан всегда произносила особенно тепло. — Моя подруга Джейн Джонс, та самая, что портниха, — я же могу написать ей. И она возьмет тебя в помощницы — в два счета, точно тебе говорю.
Кусочки голубиной тушки прилипали к пальцам. Мэри стряхивала их в горшок, один за другим. Мяса там было не больше яйца. Как из этого сделать хорошее рагу со специями на четверых?
— Для подрастающей девочки Монмут — как раз то, что надо, — с надеждой сказала мать. — Такие хорошие люди, чистые, добрые. И все кругом так зелено, и на улицах тишина.
Мэри представила себе вылизанный, притихший маленький городок.
— Я не люблю тишину, — выдавила она.
— Как будто ты что понимаешь, девчонка! — К матери снова вернулась строгость. — Кроме того, главное — получить ремесло. — Она на секунду оставила работу, и ее глаза заблестели. — Когда ты всему научишься, сможешь и вернуться. Будешь работать со мной. Будем… компаньонами.
Мэри посмотрела на мать, на ее сияющие глаза, влажные губы, и внутри у нее все сжалось. Теперь она понимала, в чем действительно дело. Одни руки хорошо — а двое лучше. Может быть, ее и растили с этой целью — чтобы она встала между Сьюзан Дигот и ее несчастливой судьбой, подставила плечо. Какова мать — такова и дочь. В своей беспощадной любви Сьюзан Дигот предлагала дочери все, что имела, все, что знала: будущее, которое ограничивалось этим сырым подвалом. Все это должно было достаться Мэри в наследство: мужчины из клана Диготов, согнутая спина, иголки, красные веки.
— Мне… жаль, — прошептала она.
На мгновение Мэри показалось, что она услышала то, что не было высказано, смирилась с их обоюдным предательством. Что между ними возможно понимание.
— Или тебе больше нравится услужение? — холодно спросила мать. — Давай скажи, что думаешь. Что тебе больше по душе?
— Ни то ни другое, — четко произнесла Мэри и вытерла нож о край горшка.
Из угла послышался кашель. Уильям Дигот проснулся.
— И что же ты собираешься делать, раз так? — резко бросила Сьюзан. Иголка в ее руках была направлена на дочь, словно оружие.
Мэри с силой закусила губу и поставила горшок на огонь. Во рту она чувствовала сладкий вкус крови.
— Я не знаю. И шитье, и услужение — это… жалкие занятия.
— А с чего вам пришло в голову, что вам назначено что-то получше, мисс? — ядовито спросила Сьюзан. — Какая неблагодарность! Какое упрямство! Подумайте только.
Уильям Дигот, сгорбившись, уселся поудобнее.
— Девчонка что, думает, мы будем кормить ее вечно? — хрипло спросил он.
Мэри отвернулась, чтобы он не увидел ее лица, и потыкала ножом в шипящие на дне горшка кусочки голубя.
— Отвечай отцу! — велела Сьюзан.
Мэри молча посмотрела матери прямо в глаза. Она ответила бы отцу, будь он здесь, говорил ее взгляд.
Маленькие серо-голубые глазки Сьюзан, так не похожие на глаза ее дочери, яростно сверкнули в ответ.
— Что ты собираешься с собой делать?
— Что-нибудь получше, — сквозь зубы процедила Мэри.
— Что? — переспросил отчим.
— Я хочу быть кем-то получше, чем служанка или швея, — громко сказала Мэри.
— А, так, значит, у нас есть пожелания?! — проревел Уильям Дигот и упер руки с черными ногтями в колени. Теперь он окончательно проснулся. — Твоя мать и я колотимся целыми днями, чтобы на столе была еда, но миледи Сондерс этого недостаточно. Скажите же, миледи Сондерс, чего вы желаете?