Сегодня, когда мистер Джонс вернется домой, он принесет на себе ее влагу и аромат. Он осквернит супружеское ложе непристойными соками своей служанки. Возможно, миссис Джонс проснется и ощутит знакомый запах близости, и ей захочется того же самого. Она раскинет ноги и направит его в себя, даже если он будет возражать, что у него нет сил. А он — подумает ли он о Мэри, вспомнит ли ее затянутое в корсет юное тело, смятое, раздавленное о грубую стену «Вороньего гнезда»? Может быть, он снова восстанет и изольет все, что у него осталось, в свою жену? И смешает их нектары, и ароматы, и…
Ослепительная молния вдруг пронзила ее с головы до ног, прошла через каждый палец, каждый ноготь, каждый волос на голове. Что за дьявол и все его…
Когда все кончилось, она схватилась за стену, чтобы не упасть. Мир вокруг кружился как безумный, все казалось не таким, как раньше. Все изменилось навсегда.
Немного погодя она осознала, что он уже не в ней, а по ноге у нее стекает его семя.
— Спасибо, сэр, — непроизвольно сказала она и отпустила наконец юбки.
Когда она ушла, он все еще стоял, уткнувшись лбом в стену.
В конце концов он все же потерял равновесие. Его единственная нога дрожала, а костыли свалились в грязь. Тело сковала ужасная слабость; девчонка выжала его до последней капли.
Он никогда не делал этого стоя. Он никогда не делал этого нигде, кроме как в своей кровати. Он никогда не касался иной женщины, кроме своей жены. Последний раз он чувствовал такое ошеломляющее горе, когда умер его сын.
За завтраком Мэри сидела с непроницаемым лицом. Глядя на эту строгую девушку в накрахмаленной косынке на шее, никто на свете не догадался бы, что с ней могут происходить такие вещи. Она напряженно думала; ей казалось, что мысли в голове тикают, словно часы. Она взглянула на руки мистера Джонса, ловко управляющиеся с ложкой и ножом, и вдруг вспомнила, как вчера ночью они держали ее за бока. Ее возбуждение и торжество уступили место стыду. И хозяин, и служанка старались не встречаться глазами. Мэри неохотно откусывала маленькие кусочки хлеба и старалась не забывать о том, что нужно дышать. Этот мужчина имел над ней власть — не меньшую, чем она над ним.
Может быть, он пошлет своей жене анонимное письмо? Твоя служанка шлюха. Пасматри на нее. Но к этому Мэри была готова. В таком случае она разразится слезами и признается, что хозяин преследовал ее с самого первого дня в этом доме. Однако поможет ли это? Кому поверит миссис Джонс? Дочери своей обожаемой Сью или мужу? Возможно, она встанет на его сторону в любом случае; в конце концов, какое значение имеют шашни со служанкой? Мужчины есть мужчины.
Ей оставалось только надеяться, что чувство вины, смятение и вожделение смешаются в душе мистера Джонса в такой густой суп, что в итоге он не скажет и не сделает ничего.
В полдень, сидя за вышиванием в мастерской, Мэри немного запуталась с цветом нитки и ей понадобилось задать вопрос миссис Джонс. Однако хозяйки нигде не было. Обыскав весь дом, она поднялась в хозяйскую спальню и постучала в тяжелую дверь.
Изнутри слышались какие-то странные звуки — словно билась птица, попавшая в ловушку. Мэри постучала еще раз и, не дождавшись ответа, толкнула дверь.
Миссис Джонс скорчилась на полу. Ее лицо было мокрым от пота. Мэри быстро закрыла дверь и привалилась к косяку. Хозяйка подняла голову и попыталась что-то сказать, но так и не смогла выдавить из себя ни звука. Неужели она знает? О том, чем занимались Мэри Сондерс и ее муж прошлой ночью? Может быть, она нутром почувствовала измену и теперь это разрывает ей сердце?
— Вам дурно?
Молчание.
— Госпожа! Может, мне позвать миссис Эш?
Миссис Джонс яростно замотала головой. В следующее мгновение ее лицо как будто бы раскололось, как фарфоровая чаша, и из всех трещин сразу хлынули слезы.
Мэри присела рядом и попыталась поднять ее, потянуть к постели, но миссис Джонс приросла к полу, словно юбки не давали ей подняться.
— Кровь, — наконец выговорила она дрожащими мокрыми губами и повторила снова: — Кровь.
— Может быть, совсем немного, — поспешно сказала Мэри и вытащила из-под юбок ночной горшок.
На деревянном полу собралась лужица темной крови. Но в переполненном горшке плавало что-то еще. Мэри крепко прижала голову хозяйки к своему плечу, не столько ради утешения, сколько затем, чтобы не дать ей это увидеть. Миссис Джонс затряслась, словно в припадке.
«О господи, — подумала Мэри. — Неужели это сделала я?» Что, если это и есть гнев Божий? Но в таком случае он упал на неповинную голову. Она вспомнила подвал Ма Слэттери, Куколку, сжимающую ее запястья, красного червячка в помойной лохани. Но она была только рада избавиться от помехи, в то время как для миссис Джонс этот зародыш был дороже всех сокровищ на свете. Она еще крепче прижала мокрое от слез лицо к своей груди.
Миссис Джонс что-то сказала, но Мэри не разобрала слов.
— Теперь все кончено, — повторила миссис Джонс, когда она ее отпустила.
— Нет, — быстро возразила Мэри. — конечно нет. У вас еще есть время.
— Мне сорок три года, — безжизненно сказала миссис Джонс. — Я никогда не подарю мужу сына.
Пошатнувшись, она поднялась на ноги и подняла горшок. Мэри приняла его у нее из рук, как в любой другой день, но ей пришлось немного потянуть, чтобы миссис Джонс разжала пальцы.
— Я принесу воды, — сказала она, прикрыв горшок тканью. — Чтобы вымыть пол.
— Хорошо.
— Может быть, вы ляжете в постель, мадам?
Не разгибаясь, миссис Джонс вытерла лицо рукавом.
— Нет, Мэри. Слишком много работы.
Они вдруг отвернулись друг от друга, как будто чего-то устыдились.
— Мэри?
Мэри замерла у двери.
— Я рада, что ты была со мной.
Острая боль пронзила ее сердце, глаза заволокло слезами.
— Да, мадам.
— И еще. Никто не должен знать.
Мэри кивнула.
Спускаясь по лестнице, она чувствовала себя так, словно на ноги ей надели кандалы. Поравнявшись с миссис Эш, Мэри подняла горшок повыше, как будто в нем были только обычные ежедневные отправления.
В последнюю неделю мая снова похолодало, как будто год решил повернуть вспять.
С каменным лицом Дэффи сделал запись об этом необычном природном явлении на последней странице своей потрепанной, с оторванной обложкой копии «Редкостей Монмутшира» — и будь на то его воля, он никогда не поднимал бы глаз от страницы. Эби намотала на себя две одолженные у Мэри шали и ходила съежившись. Миссис Эш вставила в треснувшую раму своего окна бумагу. Для нее кружащиеся в воздухе снежинки были еще одним знаком, посланным с Небес, чтобы предостеречь грешников. Чума и казнь египетская. Пейзаж за окном будто бы полили молоком.