Полный досады на то, что учителя его не спрашивают и ему дни напролет приходится сидеть как немому, он наконец, с глазами, полными слез, отправился к инспектору, который по утрам спрашивал его довольно часто и, казалось, изменил свое мнение о нем. Инспектор спросил у него, что стряслось и не допустил ли кто из учеников несправедливости к нему. Из учеников никто, ответил Антон, но учителя обходятся с ним несправедливо – никто из них не вызывает его на уроках, они им пренебрегают, никогда его не спрашивают, хотя он знает предмет лучше остальных. Он просит восстановить справедливость!
Инспектор постарался разубедить Антона и оправдать поведение учителей большим количеством учеников, однако с того дня стал относиться к нему внимательней и спрашивал его на утренних занятиях чаще, чем прежде.
Один раз в неделю проводилось занятие по псалмам: каждый ученик обязан был выбрать из них какое-нибудь поучительное место и записать его на листке бумаги или на грифельной доске, а потом прочитать вслух, что многих заставляло изрядно попотеть. На одном из таких занятий присутствовал инспектор. Антон ничего не записал, но когда настал его черед, продекламировал весь псалом, присовокупив порядочный трактат или проповедь на ту же тему. Говорил он добрых полчаса, так что инспектор в конце концов его остановил: «Довольно!» – и добавил, что нужно было не толковать весь псалом, но лишь извлечь из него моральное поучение.
Таким-то образом прошел без малого год, Антон достиг необычайных успехов своим прилежанием и вел себя столь безупречно, что его цель – привлечь к себе всеобщее внимание – оказалась более чем достигнута, он даже вызвал зависть своих учителей.
Теперь, однако, для него настала решающая минута, когда он должен был выбирать жизненный путь, а суровость отца, хлопотавшего лишь о том, как бы отделаться от Антона, возрастала день ото дня, так что школа сделалась едва ли не единственным надежным прибежищем, где он мог укрыться от домашних притеснений и преследований.
Любимого его преподавателя Р. отослали учительствовать в деревню, и теперь у Антона не осталось подлинного друга среди учителей. Прощаясь с Антоном, Р. снова советовал ему обратиться к инспектору, а поскольку медлить с принятием решения было уже никак нельзя, Антон с колотящимся от волнения сердцем отважился просить инспектора выслушать его, ибо он хочет поговорить с ним о важном деле. Инспектор привел его в свой кабинет, где Антон, почувствовав себя свободнее, поведал ему о превратностях своей судьбы и полностью ему открылся. Инспектор рассказал Антону об ожидающих его трудностях, о расходах на обучение, однако не стал вовсе лишать его надежды, но обещал употребить возможные усилия, чтобы он мог бесплатно посещать школьные уроки латыни. Все это, однако, отодвигалось в далекое будущее, так как Антон не мог рассчитывать на поддержку родителей даже в отношении жилья и питания, тем более что его отец получил скромное место за шесть миль от Ганновера и вскоре намеревался уехать из города.
Между тем инспектор переговорил о деле Антона с консисторским советником Гёттеном, в ведомстве которого состоял педагогический институт, и тот вызвал Антона к себе. При виде почтенного старца Антон поначалу совершенно упал духом, так что у него задрожали колени, но когда тот приветливо пожал ему руку и обратился к нему мягким голосом, Антон заговорил совершенно свободно и признался в своей любви к учению. Консисторский советник велел ему прочесть вслух одну из духовных од Геллерта, чтобы проверить его выговор и силу голоса, раз уж Антон собрался посвятить себя проповедничеству. Выслушав, он пообещал Антону обеспечить бесплатное обучение и снабдить нужными книгами, но это и все, что он мог для него сделать. От этих слов Антон преисполнился несказанной радости, благодарность его не знала границ, и ему казалось, он уже преодолел все мыслимые препятствия, а что помимо обучения и книг ему понадобятся пища, жилье и платье, даже не приходило ему в голову.
С ликованьем он поспешил домой и объявил родителям о свалившемся на него счастье. Но как же померкла его радость, когда отец с холодным видом объявил, что, если Антон собрался учиться, он не намерен давать ему ни гроша; вот коли тот сможет сам добывать себе деньги на хлеб и платье, то он против его учения возражать не станет. Через несколько недель сам он уезжает из Ганновера, и если Антон к тому времени не отыщет себе места в какой-нибудь ремесленной мастерской, интересно будет поглядеть, как он выпутается из своего положения и не согласится ли кто из его наставников в учебе платить также за его содержание.
Подавленный и унылый, Антон бродил по улицам, раздумывая о своей судьбе. Мысль об учении глубоко сидела в его душе, и хотя впереди его ожидало много трудностей, в голове бродило множество планов. Он вспомнил, как когда-то читал о некоем греческом юноше, который страстно влекся к наукам и ради пропитания рубил дрова и носил воду, а все свободное время посвящал учению. Означенному примеру он и решил было последовать – наняться поденщиком на несколько часов в день, с тем чтобы остальное время иметь в своем распоряжении, однако вскоре понял, что в таком случае не сможет регулярно посещать занятия, и оттого его раздумья и размышления становились все неопределеннее и печальнее. Меж тем решающий миг, когда предстояло принять какое-нибудь решение, неумолимо приближался. Теперь ему пришлось оставить школу, в которой учился, и несколько времени провести в гарнизонной школе, так как руководить его конфирмацией будет гарнизонный проповедник Марквард, чьи подготовительные занятия и уроки катехизиса он и начал посещать, причем Марквард, заметивший его хорошие ответы, был с ним весьма внимателен. Сам же Антон, поначалу не имевший к нему никакого доверия, не решался поведать ему о своих горестях.
Поскольку теперь никаких основательных видов на учение у Антона не оставалось, ему приходилось лишь решить, за какое ремесло взяться, но тут, против всякого ожидания, одно по видимости незначительное происшествие придало новый поворот его судьбе и изменило всю его будущую жизнь…
Чтобы предупредить в дальнейшем превратные суждения об этой книге, отчасти уже имеющие хождение, я почитаю своим долгом объяснить, что сочинение, названное мною – по причинам, думаю, вполне очевидным – психологическим романом, является биографией в прямом смысле слова, сиречь самым истинным и достоверным описанием человеческой жизни в тончайших ее подробностях, какое только возможно себе представить.
Читатель, полагающий полезным подобное верное жизнеописание, не смутится обилием мелочей и подробностей, поначалу кажущихся вовсе незначительными, но примет в рассуждение, что искусно сплетенная ткань человеческой жизни вся состоит из несчетного множества подобных частностей, чрезвычайно важных в их общем переплетении, сколь бы незначительными они сами по себе ни представлялись на первый взгляд.
Те, кто с подобающим вниманием рассмотрит собственную протекшую жизнь, поначалу заметят в ней лишь бессмыслицу, разорванные нити, спутанные клубки, темноту и мрак; но чем пристальней они в нее вглядываются, тем более рассеивается перед ними тьма, бессмысленное наполняется смыслом, разорванные нити вновь свиваются, хаос и сумятица приходят в порядок – и какофония незаметно обращается в гармонию и благозвучие.