«Скромнейшим курфюрстом был Верле – отважный боец.
А самая мелкая рыбка в ручьях и озерах – голец».
Роза тут же возразила, что не было никакого Верле, в чем ее поддержала Сесиль. Но Сент-Арно не только заступился за приват-доцента, но и торжественно объявил, что припоминает о неравном браке между князем Верле и одной из анхальтских принцесс. После чего, прервав дискуссию, обратился к Розе:
– А теперь вы, голубушка.
Роза с улыбкой поклонилась.
– Считаю, господа, вы все очень постарались, чтобы облегчить мне задачу. Мы с вами прошли мимо того, что следовало бы воспеть в первую очередь. Судите сами, права я или нет:
Гольцы и рифмы – это ерунда.
Жемчужина пред вами, господа.
С этими словами она встала и подошла к Сесиль, чтобы поцеловать ей руку. Но Сесиль отдернула руку и, слегка смущаясь, обняла художницу, тронутая ее дружелюбным и веселым преклонением.
За столом чуть было не воцарилось чувство умиления, но наставник, не любивший сентиментальности, быстро восстановил прежний непринужденный тон. Он рассказал множество анекдотов из своей своеобразной жизни сначала регента хора, а потом пастора. За этими анекдотами и продолжалась трапеза, но никто не подумал прерывать рассказчика.
Наконец все встали и направились в беседку на скале, чтобы выпить кофе, наслаждаясь свежим воздухом и любуясь пейзажем. Солнце клонилось к закату, опускаясь все ниже над елями. В какой-то момент показалось, что верхушки деревьев объяты пламенем.
Все молчали, захваченные великолепным зрелищем, и очнулись лишь тогда, когда к оживленным разговорам и смеху, доносившемуся непонятно откуда, присоединились громкие голоса, желавшие пробудить эхо. Но эхо не отзывалось.
Между тем, неизвестные люди, невидимые со стороны деревни, подходили все ближе, и когда они внезапно появились из-за скрывавшего их выступа скалы, оказалось, что это старые знакомые наших пилигримов.
– Гимнасты! – воскликнула Сесиль. – Они хотят еще раз отдать нам честь.
И действительно, когда дорога снова стала расширяться, парни сомкнули ряды и, печатая шаг, под бой барабанов, двинулись к тому месту, где на другой берег Боде был переброшен узкий деревянный мост. Однако на том берегу они не построились en ligne [108] , но встали полукругом и, освещенные закатом, затянули песню о Роденштайне из Шеффеля:
Приходит граф фон Роденштайн
В обитель как-то раз.
Эй, кто мне поднесет вина
В такой полночный час?
Эй, вы там, кто там? Выходи!
Я жду вас у порога.
Хозяин, сиднем не сиди,
Вставай, побойся Бога.
Наши друзья в беседке навострили уши, но продолжения не последовало. Гимнасты захохотали и зашумели, бесконечно повторяя: «Эй, вы там, кто там? Выходи!»
В беседке зааплодировали, и старый, совсем пьяненький наставник побожился, что когда-нибудь пригласит молодых людей в гости и выставит им бочонок «настоящего».
Но гимнасты, сочинившие свою песню экспромтом при виде вывески «У Роденштайна», взмахнули на прощанье шапками и зашагали в лес и на Трезебург.
Эгинхард и пенсионер намеревались остаться в замке Роденштайн, чтобы на следующий день совершить «чрезвычайно познавательную экскурсию» сначала в Рюбеланд, а оттуда, сделав большой крюк, в монастырь Михельштайн. Супруги Сент-Арно, со своей стороны, а с ними, разумеется, и Гордон решили в тот же день вернуться в Тале. Сесиль еще днем имела случай убедиться, что о ночлеге в этой во всех отношениях очаровательной обители, не может быть и речи, поскольку в ней попросту не хватит спальных мест. И когда компания на закате спустилась из бельведера, Сент-Арно приказал мальчику быстро седлать ослов и готовиться к отъезду, а для себя лично попросил нанять в деревне лошадь.
– Я не разделяю твоей страсти ездить на ослах, – сказал он Сесили.
– Тогда я попрошу господина наставника, – ответила Сесиль с несвойственной ей решительностью, – рассчитаться с погонщиком и вместо одной лошади раздобыть нам трех.
– Ну и ну, – рассмеялся Сент-Арно, несколько обескураженный ее решимостью.
Менее удивленный Гордон пытался настаивать, чтобы Сесиль без крайней надобности не отказывалась от более удобного способа передвижения.
Но Сесиль оставалась непреклонной.
– Вы в этом не разбираетесь, господин фон Гордон. Для этого нужно быть женатым. Мужья и без того всегда на коне, что достаточно скверно. Но если по доброй воле ехать рядом на осле, то это выглядит как признание и одобрение мужского превосходства. А это никуда не годится.
Они спорили еще довольно долго, пока Гордону не почудилось, что в одном из брошенных на него взглядов он прочитал: «Глупец. Ради тебя же стараюсь».
Через четверть часа появились лошади, пилигримы распрощались и направились к деревянному мосту, по которому незадолго до них перешли на другой берег Боде гимнасты. Однако, подъехав ближе, они заметили, что опоры и доски моста слишком хлипкие, перешли реку вброд и с другого берега еще раз помахали на прощанье замку Роденштайн.
Сначала дорога вела серпантином в гору, потом снова спустилась к реке, следуя за ее извивами. Над густыми ветвями сгустились сумерки, все живое исчезло из поля зрения, но вдруг совсем близко из лесной чащи выпорхнула черная птица. Она запрыгала перед ними ничуть не робко, а даже как-то дерзко, словно хотела перекрыть им путь. Наконец, она взлетела, но лишь для того, чтобы через тридцать шагов снова сесть на дорогу и продолжать свою игру.
– Черный дрозд, – сказал Гордон. – Красивое создание.
– Но жуткое.
Сент-Арно рассмеялся.
– Дорогая моя Сесиль, ты так испугалась, словно заблудилась в лесу. Напрасно. Нам эта романтика не грозит. Нам не угрожает даже обычная непроглядная ночь, когда ни зги не видать. Посмотри, закат еще пылает, а уже взошел месяц, смена караула, так сказать. Оставь в покое черного дрозда. Он сопровождает нас, потому что рад нашему обществу. Спроси у господина фон Гордона.
– Я, скорее, согласился бы с мадам, – сказал тот. – Все птицы, за исключением разве что воробьев, обладают некой своеобразной таинственностью и возбуждают нашу фантазию больше, чем прочие животные. Мы живем в постоянном страхе перед ними. Собственно говоря, мало что на свете внушает мне такое же почтение, как, например, серые попугаи какаду. Профессорам философии далеко до них. А что уж говорить об аисте и ласточке! Кто бы решился причинить вред ласточке или стрелять в аиста?
– Ох, люди такие лицемеры, – сказал полковник. – Лицемеры и хитрецы. Они всегда берут под защиту то, что им даром не нужно. Никогда в жизни не слыхал о жарком из аиста, а гастрософские опыты с неприкосновенными лебедями до сих пор регулярно проваливались. Другое дело бекасы и рябинники! Они слишком вкусны, а потому и не дают повода объявлять их священными.