Стина, видимо, поняла его и, услышав это, попросила никогда больше не говорить так. Нельзя терять надежду, тем более, что тому, кто спасся от смерти, суждена долгая жизнь. Так говорит пословица, а пословицы всегда правы.
При этих словах он усмехнулся и, в свою очередь, перевел разговор на более веселые предметы. Вскоре после этого они расстались в самом хорошем расположении духа.
Шла третья неделя со дня их знакомства. Однажды в пятницу вечером (не прошло и десяти минут после того, как молодой граф покинул дом), раздался стук в дверь квартиры на верхнем этаже. Это был знак для фрау Польцин, каковая не замедлила явиться и приветствовать вдову Питтельков.
– Польцин, дорогая, здесь были гости? Я имею в виду у Стины?
– Право, не могу сказать, дорогая фрау Питтельков. Вы же знаете, мы ничего не видим и не слышим.
Видимо, Польцин собралась и дальше распространяться на свою любимую тему, однако Стина, услышавшая разговор в коридоре и узнавшая голос сестры, не дала ей такого шанса.
– Ах, Паулина, как хорошо, что ты зашла.
И с этими словами она вернулась в свою комнату, чтобы, осторожно оглянувшись, снять лампу с углового шкафа, уже погруженного в вечерний сумрак.
– Оставь, Стиночка, – сказала сестра. – Здесь такой уютный полумрак, а я больше всего люблю, когда полумрак. Это вроде как старый черный крепдешиновый платок, можно в него закутаться и расслабиться, а не сидеть прямо, как будто ты аршин проглотила. Нет, оставь, Стина, хватит с нас и уличного света. Ты только глянь, как луна-то светит прямо над трубой Зибольдта [203] .
Продолжая болтовню, вдова Питтельков удобно расположилась на тахте.
– Да, что я хотела сказать, Стиночка, – начала она, подтыкая под спину подушки. – Графчик опять заходил?
– Да, Паулина.
– Господи, Стина, что это ты разрумянилась? Щеки так и горят.
– Да, горят. Но я, собственно, не знаю, почему. Краснею ни с того, ни с сего.
– Ах, Стиночка, красней себе на здоровье. Чем ты румянее, тем оно лучше. Так что я хотела сказать? Да, графчик. Не нравится мне, что он здесь всегда ближе к вечеру поднимается по лестнице, как будто собирается звонить в колокольчик к началу молитвы.
– Он самый лучший человек на свете, Паулина. В жизни бы не поверила, что бывают такие хорошие люди. Я в первый же день сказала ему, что думаю насчет приличий и поведения, и что я порядочная девушка. Но теперь мне даже как будто стыдно, Бог знает, что я ему тогда наговорила. Да ведь все время бояться тоже нехорошо. Это лишь показывает, что ты себе не доверяешь, что ты слабее, чем должна быть.
Вдова Питтельков улыбнулась и собралась было ответить, но Стина продолжала:
– Да, Паулина, лучший человек на свете. Он не притворяется и не задается, но нет ему в жизни счастья. Когда он тут сидит напротив меня, мне кажется, что мы поменялись ролями, и будто я принцесса и могу его осчастливить. Он все смотрит на меня и ловит каждое слово, не просто для виду или из расчета, нет! Не настолько уж я глупа, воображать себе такие вещи. Думаешь, это не так? Да не притворяется он, по лицу видно, что он и впрямь слушает и всему радуется, что я ему тут болтаю. Конечно, можешь мне не верить и считать, что я хвастаюсь.
– Как не верить, Стина? Почему я не должна тебе верить? Верю я, всему верю. Но все имеет свою причину и очень даже имеет. И я знаю, какую.
– А я думаю, что тоже ее знаю, и знаю, в чем дело. Видишь ли, все дело в том, что он видел мало людей и знакомств у него еще меньше. В родительском доме бывало мало людей, они там все гордые и жестокие, и у него не мать, а мачеха. А потом у него были сослуживцы и начальники, и он слышал, как говорят его товарищи и командиры; а как люди говорят, этого он не слышал, он понятия об этом не имеет. Я это не выдумала, он сам мне сказал, это его собственные слова. Да, Паулина, это и есть причина, что я ему нравлюсь, хоть и бедная девушка. И больше ничего. Он несчастлив у себя дома и в своей семье. Но главное, ты не думай, что он мой поклонник или любовник, называй, как хочешь. Я отлично вижу, что он меня любит, но это совсем другое, и могу тебе сказать, с его губ не сорвалось ни единого слова, которого я бы постыдилась перед Богом и людьми.
– Верю, – сказала вдова Питтельков. – Всему я верю. Но Стина, дорогая ты моя, в том-то и дело. Я тоже так подумала, в точности так, когда сюда приходили оба старика, и Ванда отрубила башку Олоферну. Увидела его в первый раз и сразу поняла. Понимаешь, девочка, я повидала столько мужчин, что вижу насквозь каждого, могу их выбирать по номерам, как перчатки, гляну раз, и все мне сразу ясно. А с молодого графа взятки гладки, слабый он, хворый. Слабые они всегда такие, могут натворить больше бед, чем сумасшедшие.
Стина посмотрела на сестру с изумлением.
– Да, и не смотри на меня так, девочка. Это чистая правда. Думаешь, ты меня успокоила, когда сказала, что он тебе не любовник? Ах, Стина, милая ты моя, нисколько ты меня этим не успокоила, а как раз наоборот. Любовник, не любовник. Господи, любовная связь – это далеко не самое плохое. Сегодня они любят, а завтра разбегутся, он туда, она туда, а на третий день опять сойдутся и снова споют: «Ступай своей дорогой, а у меня своя» [204] . Ах, Стина, любовная связь! Поверь мне, никто от нее не умирает, даже если все идет вкривь и вкось. Ну, что в ней такого страшного? Ну, появится на свет еще одна такая Ольга, а через две недели об этом ни один петух не прокукарекает, ни одна курица не прокудахчет. Нет-нет, Стина, любовная связь – это не страшно, ничего в ней нет такого. Но когда заноза застрянет вот здесь (она указала на сердце), вот тогда страшно, тогда ужасно.
Стина улыбнулась.
– Ты смеешься, и я знаю, почему. Думаешь, Паулина ничего в этом не понимает, и понимать не может, у нее в душе заноза не застряла. Может, это и верно. Я еще легко отделалась. Но, дорогая моя Стина, ведь переживаешь не только за себя, за других тоже. Говорю тебе, из таких отношений, как у тебя с графом, или у графа с тобой, никогда ничего хорошего не выйдет. Ведь у каждого свое место в жизни, и здесь ты не можешь ничего изменить, и граф ничего не может. На графьёв мне плевать, хоть на старых, хоть на молодых, сама знаешь, сама не раз это видела. Но я могу плевать на них, сколько угодно, а они как были графья, так и останутся, и разница между нами никуда не денется; они есть, и они такие, какие есть, из другого теста, не нам чета, они из своей шкуры не вылезут. А если какой и захочет вылезти, то другие этого не потерпят и не успокоятся, пока снова его туда не затолкают. А ты потом сиди здесь и гляди на солнце, пока оно утром не заглянет аж к Польцинам или к госпоже приват-секретарше, а он все равно не придет, он усядется в первом классе с плюшем, обложится надувными подушками, у нее на шляпе голубая лента, и фью! отправится в Италию. Это у них называется свадебное путешествие.