– Гаумарджос, гаумарджос, шени... Хо, батоно! – кричал он в трубку и весело хохотал. Прикрыв микрофон ладонью, он спросил меня: – Вы от Воскресенского?
– Дело в том, что я...
– Садитесь, дорогой, садитесь. – Он указал на зубоврачебное кресло. – Я сейчас...
В зубоврачебном кресле мне делать было нечего – зубы у меня все здоровые. Но, оглядевшись, я стула не нашел и обреченно уселся в кресло. А он все разговаривал по-грузински и все время смеялся, синкопируя гортанную речь постоянным возгласом «ара, ара!», отрицательно качая головой: видимо, ему предлагали что-то очень смешное и совсем ненужное, а он все время отказывался.
Наконец он положил трубку и, направляясь к умывальнику, сказал нараспев, как давным-давно кричали во дворах старьевщики:
– Зубы выдираем – починяем – заменяем! Доставайте свои зубы, мой дорогой, смотреть будем... – и стал намыливать смуглые красивые пальцы.
– Видите ли... – начал я, но Абуладзе снова перебил меня:
– Знаю, знаю, дорогой. Николай Иванович уже говорил мне, что вы трусишка. Но вы не бойтесь, я только посмотрю.
Абуладзе говорил почти без акцента, и лишь манера разговора да некоторая гортанность выдавали в нем кавказца. Я смотрел на него, машинально покручивая бесчисленные рукоятки и рычажки зубоврачебного механизма, и решал – воспользоваться мне возникшим недоразумением или не стоит.
Наконец я сказал осторожно:
– Я к вам заходил в начале месяца...
– В начале месяца я был в отпуске, – довольно сказал Абуладзе, размял сигарету, прочно уселся на белую тарелку вращающегося табурета, закурил, явно расположенный к неспешной беседе со знакомым какого-то мне неизвестного, но, по-видимому, значительного Николая Ивановича.
– Хорошо отдохнули? – вежливо поинтересовался я.
– О, замечательно! И в доме отдыха побывал, и друга в Ленинграде навестил. Погуляли-и... – мечтательно прикрыл глаза пушистыми, длинными, просто девичьими ресницами Абуладзе. И пояснил доверительно: – Он как раз «Волгу» получил...
– Ну-у! – «пощупал» я почву. – «Волга» – это вещь!
– Ах, какая вещь! – с восторгом закричал Абуладзе. – До Москвы за восемь часов доехали!
Я переспросил с сомнением:
– За восемь? Что-то больно скоро!
– Пожалуйста, не удивляйтесь, дорогой. На сто сорок шли, – с горделивой скромностью сказал Абуладзе.
– Неужели сто сорок? – все-таки «удивился» я.
– Именно, – подтвердил Абуладзе. – Это все Алеша: поковырялся полчаса в моторе – как зверь тянуть стала. – И добавил с нескрываемым восхищением: – Вот что значит классный автомеханик!
Легко дававшаяся игра уже захватила меня, и я сказал мечтательно:
– Я бы тоже в Ленинград съездил. Остановиться, жаль, негде. У вас-то друзья...
– Друзья ни при чем. Я, как князь, в «Астории» жил, – сказал Абуладзе хвастливо и взял с инструментального столика шпатель.
– Одну минутку...
– Я же вам сказал – не бойтесь. Открывайте рот!
– Я не боюсь. Я хочу вас спросить...
– Ничего не надо спрашивать. Я только посмотрю...
Все-таки я спросил:
– Вы почему не были прописаны в «Астории»?
– Что-что? – Абуладзе был явно озадачен.
– Я спрашиваю: почему вы в «Астории» не прописались?
Он некоторое время оглушенно смотрел на меня, потом нащупал вопрос-ответ:
– Простите, но Николай Иванович... Вы ведь от Николая Ивановича?
– Нет, Отари Георгиевич. Это недоразумение... – спокойно сказал я.
– Тогда я не понимаю, что вам нужно...
– Мне нужно узнать, почему вы не прописались в «Астории».
– Ничего не понимаю, – растерянно развел руками Абуладзе. – А кто вы такой?
Я сказал с нажимом:
– Я – следователь.
– И вы – ко мне?! – не удержался от нелепого вопроса Абуладзе.
Я промолчал.
Абуладзе вдруг взорвался:
– В чем дело, не понимаю?! Что у вас там, в «Астории», случилось? Пальму из кадки украли?
– Там много чего случилось, – сказал я задумчиво.
Абуладзе пожал плечами:
– Ну что же, могу объяснить. В «Астории», как всегда, не было мест. Но там занимал отдельный номер друг моего отца. Вот у него – на диване – я и жил.
– Как князь? – зло ухмыльнулся я, ощущая вместе с тем убедительность объяснения Абуладзе. Но самое главное сейчас – где он был в день убийства... – Когда приступили к работе?
– Третьего сентября.
– Я хотел бы в этом убедиться.
– Это очень просто, – сухо сказал Абуладзе, и по его лицу было видно, что он начинает отдавать себе отчет в том, что я действительно следователь и что он попал в какую-то странную историю. – А что все-таки случилось, почему вы меня об этом спрашиваете?
– Потому, что мне все это интересно знать, – холодно сказал я, давая понять, что мой «интерес» – вещь официальная, обязательная и бесспорная.
– Пожалуйста, – смирился Абуладзе. – Вот карточки моих больных за третье сентября... – Он лихорадочно выдернул из картотеки несколько карточек, в которых были видны записи, четко датированные «3.IX», «3.IX», «3.IX»... Глядя на меня, он сказал обиженно: – Если вам это нужно – спросите у них... И еще сто человек подтвердят.
Значит, когда Женя Корецкий подъезжал где-то к Симферополю, Отари Абуладзе вел прием пациентов. В Москве, за полторы тысячи километров от места убийства.
– Это – алиби... – бормотал я, глядя на этого большого человека с ласковыми карими глазами, с таким милым, добрым, немного наивным лицом, ощущая неожиданную радость от того, что он непричастен к убийству. «Не он, не он, не он!» – говорил я себе обрадованно, и, хотя вся моя постройка уже с грохотом рушилась, я почему-то не досадовал. Потом пришла на память, вроде совсем некстати, американская пословица: «Не меняйте ваших лошадей посреди реки», но я не успел додумать, потому что Абуладзе переспросил:
– Алиби? Алиби? Вы меня в чем-то подозреваете?
– Нет! Я ни в чем вас не подозреваю, Отари Георгиевич, – сказал я с удовольствием. – Но кое-что вы мне сейчас расскажете...
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
Отари Абуладзе
Вопрос. Расскажите, как вы провели отпуск.
Ответ. 3 августа, после работы, я выехал в Лугу. Около трех недель я пробыл там в доме отдыха, а потом решил съездить в Ленинград, побродить по городу, сходить в музеи, навестить своего друга Женю Корецкого. Если бы удалось его застать – он не всегда бывал в Ленинграде. Так я и сделал. В Ленинграде пробыл до 30 августа и вместе с Женей, которого я все-таки застал, и еще с одним товарищем на машине Жени приехал в Москву. Ребята уехали дальше, на юг, а я остался в Москве и через два дня пошел на работу.