– Подожди, подожди! Тебе тут девушка звонила.
– Какая? – сердце колотнуло испуганно: Лена!
– Подожди, посмотрю, у меня записано. Вот, нашел – Рознина...
– Рознина?
– Людмила Михайловна Рознина. И телефон свой на всякий случай оставила.
Люда-Людочка-Мила. Зачем я ей? Может быть, нашла еще чего-нибудь?
– Не нужно. У меня есть ее телефон.
– Тогда привет. Я сказал, что ты позвонишь ей попозже.
Я взглянул на часы. Стрелки замерли на четырех часах – механизм давно остановился. За окном темнело. Черт его знает, сколько сейчас времени! Наверняка она уже давно ушла с работы, промчалась по бульварам тридцать первым маршрутом, встретилась со своим молодым человеком, и сейчас они сидят где-нибудь в кино или в кафе, а может быть, и вовсе отправились к нему домой... Вот балбес этот Сашка, не мог меня разыскать раньше! Правда, я сам обещал ему звонить, да позабыл. Опаздываю, всегда опаздываю. Ах, черт, досада какая! Ведь у нее могли быть какие-то интересные сведения!
И вдруг я поймал себя на том, что стараюсь обмануть себя и мне совершенно наплевать на все сведения, которые она может сообщить, что все вместе они не интересуют меня совершенно, и единственное, что меня интересует, – услышать ее голос, веселый и в то же время чуть грустный, задумчиво-грустный, озабоченный необходимостью вырасти лебедем и дожить до времен, когда люди будут называть друг друга «ваша человечность», и, раздумывая в растерянности обо всем этом, я бессознательно набирал номер телефона, наверняка зная, что ее там не может быть ни за что. Тягучий пронудил гудок в трубке, и я очнулся, поняв бессмысленность этих звонков в пустой опечатанной комнате архива, откуда она ушла навстречу мальчику, собирающемуся стать «самым-самым». И все это вместилось в несколько коротких секунд, которые отделяют один гудок от другого, потому что, когда я уже почти положил трубку на рычаг после первого гудка, мне послышался в ней какой-то звук.
И от неожиданности, вместо того чтобы снова поднести трубку к уху и проверить – показалось мне или в ней действительно был звук, я вскочил и согнулся над столом, прижимая ухо к уже почти положенной на рычаг трубке.
– Алло-алло! – заорал я истошно в микрофон и услышал голос Люды-Людочки-Милы:
– Да-да, я слушаю...
Я опустился на стул и неуверенно сказал:
– Мила, это я вас беспокою, Тихонов. Который приходил к вам насчет креста генерала Дитца. Его еще повесили потом. Помните?
– Я вам звонила сегодня...
– Людмила Михайловна, мне товарищ поздно передал об этом. А почему вы так засиделись на работе?
– Он сказал, что вы позвоните попозже. Вот я и ждала...
Я вдруг представил себе, что Сашка не разыскал бы меня, и я бы, конечно, не позвонил, а она бы сидела одна в пустой белой комнате архива, все, все уже ушли по домам, а она дожидается моего звонка, потому что точно знает: если было обещано, значит, будет выполнено, ведь по-другому не бывает, и погас бы вечер, тосковал бы на остановке тридцать первого маршрута «самый-самый» мальчик, наступила бы ночь, залив пустую белую комнату дымным лунным светом, а она бы сидела и ждала, когда я позвоню, ждала долго, не зная, что Сашка меня не нашел и от этого она еще долго будет одна, наедине с законсервированным в папках временем.
Мне захотелось сказать ей: спасибо за то, что вы долго ждали меня одна в пустой комнате... Но постеснялся и не знал, что же мне ей сказать, и долго молчал, а она меня не торопила, и это длинное наше молчание было легким, как дружеское объятие.
– Мила, а вас никто сегодня не ждал на Трубной? На остановке троллейбуса?
– На Трубной? – удивилась она. – Нет. Я вообще там редко бываю. Я к себе в Измайлово на метро езжу.
– Милочка, это же прекрасно! Это так замечательно, что вы там редко бываете!
– Почему? – засмеялась она.
– Почему? – задумался я. – Почему – так сразу мне трудно объяснить. Я просто думал, что, может быть, я не всегда и всюду опаздываю. Мила, давайте увидимся сегодня.
И она сразу, без раздумий и колебаний, сказала:
– Давайте. Где?
– Вам не трудно будет приехать на тридцать первом маршруте на Трубную? Я буду ждать сколько вам только понадобится...
– Но ведь вы были рады, что я там редко бываю?
– Э, нет, Милочка, это совсем другое дело. Я очень люблю материализовывать миражи.
– Да-а? – уважительно сказала она, и «да-а» получилось у нее, точно как у Шарапова. – Пожалуйста, как хотите. А вам что, так ближе?
– Нет-нет, дальше. Но приятнее. Значит, я пошел?
– Хорошо.
Я сложил стопу томов уголовного дела, перевязал ее веревочкой, взглянул в последний раз на надпись «Хранить вечно!» и вызвал звонком дежурного.
Люда-Людочка-Мила сошла с подножки троллейбуса и спросила:
– Как обстоит с материализацией миражей?
– Изумительно, – пробормотал я. – Мне очень нравится.
Она засмеялась и взяла меня под руку. И мне это было приятно, будто мне не тридцать лет, а по крайней мере на десять меньше.
– Куда пойдем? – спросила Люда-Людочка-Мила.
– Куда? – задумался я, лихорадочно перебирая в уме, куда бы можно было направиться нам вдвоем. – А вы есть хотите?
– Хочу, – сказала она. – И вы, по-моему, тоже хотите есть.
Я вспомнил дядьку, с которым мы пировали сегодня ночью, как он рассмотрел голодное выражение у меня на лице, и удивился, что это было меньше суток назад.
В ресторане «Арагви» было на удивление малолюдно, прохладно и пахло шашлыком и зеленью. В мраморном овальном зале на хорах наяривал оркестр, играли музыканты что-то маловразумительное. Мила, усаживаясь за стол, сказала:
– Один мой приятель говорил, что ему очень нравится здесь оркестр, потому что он никак не может определить момент, когда они кончают настраивать инструменты и начинают играть.
Я принужденно засмеялся, подумав ревниво, что так, наверное, говорил «самый-самый» мальчик.
– А мне здесь нравится, – сказал я.
Мила удивленно взглянула на меня:
– И мне здесь нравится. В этом ресторане очень вкусно готовят. Это не общепитовское учреждение, а гастрономический оазис.
Она огляделась, долго с улыбкой рассматривала стенную роспись Тоидзе.
– Мне даже картинки эти нравятся.
– Картинки серьезные. Даже улыбнуться совестно.
– Только не вздумайте сказать, что вам нравится Шагал, – погрозила пальцем Мила.
– Я его вещей не видел, – сказал я неуверенно.
Она посмотрела мне внимательно в лицо и улыбнулась:
– Слава Богу. А то все интеллигентные молодые люди сейчас обязательно беседуют с девушками о Камю, Шагале и Антониони. Малый искусствоведческий набор.