– Обалдеть, – буркнул Страйк, швырнув газету на стол и едва не сбив рождественскую елочку.
– Заметь: он утверждает, что прочел рукопись только в тот день, когда ты обнаружил тело.
– Угу, – ответил Страйк.
– Он лжет, – заявила Робин.
– Мы с тобой думаем, что он лжет, – поправил ее Страйк.
Неукоснительно следуя собственному запрету на такси и не рискуя в сумерках идти сквозь метель, Страйк сел на двадцать девятый автобус, который едва ли не полчаса вез его по гололедице в северном направлении. На Хэмпстед-роуд в автобус вошла изможденная женщина с маленьким капризным мальчонкой. Шестым чувством Страйк понял, что ему с ними по пути, и в самом деле, они втроем вышли на Кэмден-роуд, возле голой стены женской тюрьмы «Холлоуэй».
– Сейчас к маме пойдем, – говорила женщина ребенку, в котором Страйк угадал ее внука, хотя той было не более сорока.
Укутанные снежным покровом голые деревья и клочки бурой травы могли бы придать тюрьме сходство с современным университетом, если бы не грозные сине-белые вывески казенного образца и высокие ворота, рассчитанные на тюремный фургон. Страйк влился в тонкий ручеек посетителей; некоторые приехали с детьми, норовившими оставить следы на нетронутом снегу вдоль дорожек. Очередь шаркала вперед мимо терракотовых стен с бетонным орнаментом, мимо подвесных кашпо, превратившихся на декабрьском морозе в снежные шары. Большинство посетителей составляли женщины; среди немногочисленных мужчин Страйк выделялся не только своей комплекцией, но и манерой держаться: другие выглядели так, будто жизнь вогнала их в немую отрешенность. Тащившийся впереди Страйка парень в мешковатых джинсах, весь покрытый татуировками, на каждом шагу выписывал небольшие зигзаги. В госпитале «Селли-Оук» Страйк насмотрелся неврологических расстройств, но без труда определил, что этот случай вызван отнюдь не ранением.
Тучная надзирательница, проверявшая удостоверения личности, долго изучала водительские права Страйка, а потом подняла глаза.
– Я вас знаю, – сообщила она, впиваясь в него взглядом.
Энстис, подумал Страйк, мог распорядиться, чтобы ему доложили, когда Страйк придет к Леоноре. Такое было весьма вероятно.
Явился он заблаговременно, чтобы целиком использовать время свидания с клиенткой. Благодаря такой предусмотрительности Страйк даже успел выпить чашку кофе в отделе информации для посетителей, прочитав, что вся прибыль от продаж перечисляется в детский благотворительный фонд. Хорошо освещенный зал выглядел почти жизнерадостным; ребятишки с ликованием, будто к старым знакомым, бросались к игрушечным грузовичкам и плюшевым мишкам. Изможденная попутчица Страйка безучастно взирала на своего внука, который гонял подвижную фигурку штурмовика вокруг ног Страйка, застывшего гигантской статуей («Тисифона, мстительница за убийство»…).
В зал свиданий его вызвали ровно в шесть. Шаги по сверкающим полам отдавались эхом. Если бы не яркие росписи, сделанные силами заключенных на бетонных блоках стен, помещение выглядело бы как пещера. Здесь раздавались приглушенные разговоры, лязг металла, звяканье ключей. По обеим сторонам низких, привинченных к полу столиков были закреплены пластмассовые стулья; это позволяло минимизировать контакт между собеседниками и предотвратить передачу запрещенных предметов. Где-то ныл ребенок. Вдоль стен стояли бдительные тюремщицы. Страйк, до сих пор имевший дело только с заключенными-мужчинами, испытывал здесь непривычное для себя отторжение. Дети, не сводящие глаз с испитых матерей; еле уловимые признаки умственной неполноценности – подергивание скрюченных пальцев с обкусанными ногтями, одурманенные лица, съежившиеся тела на пластмассовых стульях… в местах лишения свободы для мужчин Страйк не видел ничего похожего.
Сидевшая за столом Леонора, тщедушная и хрупкая, трогательно обрадовалась его приходу. Она была в своей домашней одежде – свободной фуфайке и брюках, которые в одночасье сделались ей велики.
– Ко мне Орландо пустили, – сообщила Леонора. По ее красным глазам Страйк понял, что она долго плакала. – Уходить не хотела. Силком уволокли. Даже не позволили мне ее успокоить.
Вызывающая, гневная манера держаться начала вытесняться тюремной безнадежностью. За истекшие двое суток Леонора усвоила, что больше не может ни распоряжаться, ни командовать.
– Леонора, нам необходимо поговорить насчет той выписки по кредитной карте.
– Да я этой кредиткой и не пользовалась, – выговорила она дрожащими губами. – Оуэн ее при себе носил, я к ней не прикасалась – ну, может, раз-другой в супермаркет брала. А так он мне всегда наличные выдавал.
Страйк вспомнил: во время их первого знакомства Леонора дала понять, что деньги у нее на исходе.
– У нас финансами Оуэн занимался, это его устраивало, ну то есть как занимался: ни счета не проверял, ни выписки – бросит у себя в кабинете, да и дело с концом. Я, бывало, ему говорю: «Ты б хоть поглядел, – может, тебя облапошили», а ему побоку. Он мог эти бумажки Орландо отдать, чтоб она на другой стороне рисовала, потому-то картинка ее и…
– Про картинку – потом. Судя по всему, к этой кредитной карте имели доступ не только вы с Оуэном, но и кто-то посторонний. Давайте подумаем вместе, хорошо?
– Давайте, – вяло проговорила Леонора.
– Элизабет Тассел руководила ремонтом в доме на Тэлгарт-роуд, верно? Как оплачивались работы? У нее была копия вашей кредитки?
– Нет, – ответила Леонора.
– Вы уверены?
– Уверена, да. Мы ей сами предлагали, а она сказала, что ей проще вычесть эти суммы из будущих потиражных Оуэна – какие-то проценты все время капали на счет. У него в Финляндии продажи хорошие, уж не знаю, чем он так…
– Вспомните: хотя бы один раз Элизабет оплачивала какие-нибудь ремонтные работы этой «Визой»?
– Нет, – Леонора помотала головой, – ни разу.
– Ладно, – сказал Страйк, – тогда попробуйте вспомнить… только не торопитесь… не пользовался ли Оуэн своей кредиткой в издательстве «Роупер Чард»?
Каково же было его удивление, когда Леонора ответила:
– Ну, не прямо там, но был один случай, да. Народу собралось… Даже меня позвали. И было это… ну, не знаю… года два назад, что ли? Может, меньше… Знатный был банкет для издательской публики, да не где-нибудь, а в «Дорчестере». Нас с Оуэном посадили за стол со всякой шушерой. К Дэниелу Чарду и Джерри Уолдегрейву близко не подпустили. В общем, проводился там «негласный аукцион» – ну, знаете, наверное: когда ставки не выкликают, а на бумажках…
– Знаю, знаю, – перебил Страйк, едва сдерживая раздражение.
– Это была благотворительная акция: каких-то писателей из тюрьмы хотели вытащить. Оуэн сделал ставку на уик-энд в загородной гостинице – и выиграл. У него тут же, прямо за столом, попросили данные кредитки. А платежи принимали какие-то профурсетки издательские, уж такие фифы. Вот муж и сунул свою «Визу» одной девчонке. Я-то крепко помню, потому как он напился, – Леонора помрачнела, – и восемь сотен поставил. Чтоб только себя показать. Зарабатываю, дескать, не хуже других.