– В таком случае, – улыбка Фэнкорта стала еще шире, – более целесообразно было бы обратиться к произведениям убийцы, а не жертвы, как по-вашему?

– Возможно, – ответил Страйк, – но мы не уверены, что убийца – писатель.

– О, нынче все у нас – писатели, – протянул Фэнкорт. – Весь мир пишет романы, только никто их не читает.

– Ну, «Бомбикса Мори», я уверен, читать будут, особенно если с вашим предисловием, – сказал Страйк.

– А знаете, наверное, вы правы. – Фэнкорт окончательно расплылся в улыбке.

– Когда – точно – вы впервые прочли эту книгу?

– Пожалуй… надо подумать… – Фэнкорт сделал вид, что производит в уме какие-то расчеты. – Очевидно… мм… в середине недели после того, как Куайн представил рукопись. Мне позвонил Дэн Чард и сообщил, что Куайн намекает, будто бы это я написал пародию на книгу Элли. Он предложил мне сообща с ним подать на Куайна в суд. Я отказался.

– Чард зачитал вам какие-нибудь отрывки?

– Нет. – К Фэнкорту снова вернулась улыбка. – Испугался, что потеряет свое самое ценное приобретение, понимаете? Нет, он лишь вкратце изложил брошенные Куайном обвинения и предложил мне воспользоваться услугами своих юристов.

– Когда состоялся этот телефонный разговор?

– Вечером… седьмого, да, похоже на то. В воскресенье вечером.

– То есть в тот же день, когда вы записывали телевизионное интервью по поводу вашей новой книги, – уточнил Страйк.

– А вы неплохо информированы, – прищурился Фэнкорт.

– Я смотрел передачу.

– Знаете, – подпустил шпильку Фэнкорт, – вы не производите впечатления человека, который любит передачи на темы культуры и искусства.

– Я и не говорил, что люблю, – заметил Страйк и не удивился, что Фэнкорту понравился его ответ. – Но я заметил у вас одну оговорку, когда вы перед камерой называли имя первой жены. – (Фэнкорт молча смотрел на него сквозь бокал). – Вы произнесли «Чу…», а потом поправились: «Элли», – напомнил Страйк.

– Ну и что? Вы же только что сказали – оговорка. Даже самые красноречивые от этого не застрахованы.

– В «Бомбиксе Мори» вашу покойную жену…

– …зовут Чучелкой.

– Значит, простое совпадение, – сказал Страйк.

– Естественно, – подтвердил Фэнкорт.

– Потому что седьмого ноября вы еще не знали, что Куайн дал ей имя Чучелка.

– Естественно, не знал.

– Сразу после исчезновения Куайна один экземпляр рукописи был доставлен под дверь его любовницы и опущен в прорезь для почты, – сказал Страйк. – А вы, случайно, не удостоились такой же ранней доставки?

Пауза затягивалась. Страйк почувствовал, что с трудом натянутая им нить вот-вот лопнет. Но это уже не играло роли. Список заготовленных вопросов был исчерпан.

– Нет, – выговорил Фэнкорт. – Не удостоился.

Он достал бумажник. Намерение обратиться к опыту Страйка для придания достоверности герою его следующей книги было благополучно забыто, о чем Страйк ничуть не жалел. Увидев, что Страйк достал из кармана наличные, Фэнкорт поднял ладонь и с нескрываемой желчностью сказал:

– Нет-нет, позвольте мне. В газетах пишут, вы знавали лучшие времена. Как не вспомнить Бена Джонсона: «Я – бедный человек, я – воин, который в лучшие времена своего состояния презрел бы подобное обращение…» {40}

– Вот как? – живо отреагировал Страйк, возвращая наличные в карман. – Мне кажется, к этому случаю больше подойдет другое:

…sicine subrepsti mi, atque intestina pururens

ei misero eripuisti omnia nostra bona?

Eripuisti, eheu, nostrae crudele uenenum

Uitae, eheu nostrae pestis amicitiae. {41}

Изумление Фэнкорта он встретил без улыбки. Писатель быстро опомнился:

– Овидий?

– Катулл. – Опираясь на стол, Страйк тяжело поднялся с низкого пуфа. – Переводится примерно так:

Ловко ко мне ты подполз и нутро мне пламенем выжег.

Как у несчастного смог все ты похитить добро?

Все же похитил, увы, ты, всей моей жизни отрава,

Жестокосердный, увы, ты, нашей дружбы чума!

Ну что ж, надеюсь, мы еще встретимся, – светским тоном завершил Страйк.

И похромал к лестнице, спиной ощущая взгляд Фэнкорта.

44

Его соратники, его друзья бросаются в бой неудержимой лавиной.

Томас Деккер.

Благородный испанский воин

В тот вечер Страйк долго сидел на диване у себя в кухоньке-гостиной, слушая доносившийся с Черинг-Кросс-роуд шум транспорта и редкие приглушенные крики гуляк, загодя начавших отмечать Рождество. Протез он отстегнул, чтобы ничего не давило, и теперь блаженствовал: остался в трусах-боксерах и заглушил боль в культе двойной дозой таблеток. На тарелке возле дивана застывали недоеденные макароны, небо за окном приобрело бархатно-синий оттенок ночи, и Страйк, хотя и не задремал, даже не шевелился.

Прошло, как ему казалось, очень много времени после того, как он увидел фотографию Шарлотты в подвенечном платье. За целый день он ни разу о ней не вспомнил. Не это ли признак исцеления? Она вышла замуж, а он сидит один в холодной полутемной мансарде и обдумывает хитросплетения изощренного убийства. Каждому свое.

Перед ним на столе, в прозрачном полиэтиленовом пакете для вещдоков, по-прежнему лежала кое-как завернутая в обложку «Коварных скал» темно-серая кассета от пишущей машинки, тайком взятая у Орландо. Битых полчаса он только приглядывался к этому пакету, как мальчишка, зачарованный самым большим свертком под елкой – манящим и таинственным. Но развернуть, а тем более подержать в руках не решался, чтобы не нарушить улики на машинописной ленте – если, конечно, таковые обнаружатся. Коли возникнет хоть малейшее подозрение в фальсификации…

Страйк посмотрел на часы. Этот звонок он намеренно откладывал до половины десятого. Пусть человек придет с работы, поможет загнать детей в кровать, уделит внимание жене. Разговор предстоял долгий, здесь требовались подробные объяснения…

Но его терпение тоже имело предел. С трудом поднявшись, он взял ключи от офиса, на одной ноге попрыгал к лестнице и спустился на этаж ниже; для этого пришлось мертвой хваткой держаться на перила и время от времени присаживаться на ступеньку. Через десять минут, прихватив перочинный нож и пару латексных перчаток, какие получила от него Робин, Страйк вернулся к себе в квартиру и рухнул на еще не остывшее место. Отдышавшись, он бережно вынул кассету вместе с жеваной картинкой и положил на шаткий пластмассовый столик. Потом открыл лезвие-шило и с осторожностью вставил его позади кончика ленты, торчащего наружу. При помощи скрупулезных манипуляций кончик удалось вытянуть немного дальше. Теперь на ленте в обратном изображении читалось: