Его слова вызвали именно тот эффект, на который, по-видимому, и рассчитывал опытный журналист. Все, задетые за живое, заговорили разом.
– Простите меня, но отрицать интеллигенцию… – Это – Клавдия Петровна.
– А по поводу критики я с вами совершенно согласна! – пылко вскричала Панова, которая чисто по-женски выхватила из потока рассуждений только ту мысль, которая была ей наиболее близка. – Эти рецензенты… что, в самом деле, они понимают в нашем искусстве?
– Но без рецензентов тоже нельзя, – заметил ее муж.
– Некоторых рецензентов вообще нельзя подпускать к театру, – возразил Ободовский, чтобы поддержать любовницу.
– Самое большое зло – это редактора, – доверительно сообщил Свистунов, наливая в рюмку водки. – Ни черта не смыслят в поэзии, а ведь мои стихи ничуть не хуже тех, что печатаются! – В его голосе звенела искренняя обида.
– Помню, как-то я взял на мой ревельский [1] завод директором одного чрезвычайно образованного господина, – сказал Башилов. – Пушкина цитировал так, что заслушаешься. «Евгения Онегина» – вообще наизусть шпарил целыми главами.
– Это Марков, что ли? – нерешительно спросила Натали, хорошенькая кудрявая дочь промышленника.
– Он, он, – подтвердил ее отец, блестя глазами. – Не успел я оглянуться, как он украл десять тысяч рублей.
– Нам бы ваши проблемы! – с притворным сочувствием вздохнула Клавдия Петровна, вытирая лицо платком.
Она шевельнулась на стуле, и тот протестующе заскрипел. Передовая дама была весьма обширна и не без раздражения поглядывала на тоненькую, юную, очаровательную Натали, которая словно являла собой все то, чем Бирюкова никогда не была – и, увы, уже не будет.
– Кто будет еще чаю? – спросила хозяйка дома.
Оказалось, что все, и Ергольская, вызвав горничную Глашу, вполголоса отдала ей указания.
– Бабочка бьется о стекло, – заметила Натали, поглядывая в сторону окна.
Ее сосед Серж Карпов тотчас же поднялся, подошел к окну и пошире распахнул его, чтобы выпустить насекомое.
– Это мотылек, – сказал Башилов.
В саду стрекотали кузнечики, а в небе одна за другой зажигались первые звезды. Почему-то, хотя никто не осмелился высказать этого вслух, все почувствовали, что только что обсуждаемая ими волнующая тема потускнела, как-то скукожилась и перестала их волновать. Серж вернулся на место, и Натали поблагодарила его застенчивой улыбкой.
– Что вы сейчас сочиняете, Матвей Ильич? – спросила Клавдия Петровна у Ергольского.
Вопрос прозвучал скорее покровительственно – ведь Ергольский был представителем несерьезной литературы, а настоящий писатель должен говорить только о нуждах народа, при всяком удобном и неудобном случае порицать правительство и исповедовать исключительно передовые взгляды. Но Матвей Ильич считал, что его дело – создавать для людей волшебные миры, а что касается правительства и народа, то они сами как-нибудь разберутся, что им нужно.
– Криминальный роман, Клавдия Петровна, – ответил хозяин дома на вопрос своей собеседницы. – Или, как говорят за границей, детектив.
– Как интересно! – воскликнула Натали. – А кого там убивают?
– О, множество людей! Во-первых, даму…
– Во-первых? Матвей! – укоризненно промолвил журналист, качая головой. – Я так понимаю, что по ходу дела у тебя наберется штук десять трупов…
– И не стыдно вам убивать женщин? – капризно спросила актриса.
– Романы – чепуха, – объявил поэт, косясь на непочатый графин с наливкой. – Вот стихи сочинить не всякий может!
– Ну, сочинить – дело нехитрое, а вот напечатать их не так-то просто, – съязвил молодой актер, улыбаясь Пановой.
Свистунов побагровел.
– Не могу сказать, что я много читаю, – заметил Башилов. – Но среди криминальных романов попадаются весьма занимательные штучки. И хочешь оторваться, да не можешь.
– А убийцу в конце разоблачат? – спросила Натали у писателя.
– Разумеется, разумеется, – заверил ее Ергольский, – как же без разоблачения!
– Конечно, – фыркнул Свистунов, – кто же станет читать про нераскрытое убийство… хотя в жизни таких убийств хоть пруд пруди!
– Не говорите чепухи, – сердито сказал хозяин дома. – В нашем уезде таких не было уже несколько лет.
Поэт заморгал, сгорбился и сделал вид, что рассматривает скатерть.
– Как же вы придумываете свои убийства? – спросила актриса, кокетливо облокотившись о стол и со значением прищурившись.
По правде говоря, если и была на свете вещь, которую Матвей Ильич менее всего был склонен обсуждать, то ею являлась как раз творческая кухня, работа вдохновения – зовите как хотите. Ергольский и сам не очень хорошо понимал, как именно ему удается выдумывать по несколько романов в год. К примеру, замысел его недавней книги пришел к нему, когда он услышал скрип колодезного ворота, чем-то поразивший его воображение; но поди объясни читателям, с какой стати этот самый обыкновенный, в сущности, звук так его вдохновил! И напротив, самый громкий, самый сенсационный процесс, о котором взахлеб сообщали все газеты, процесс, по поводу которого хороший знакомый Чаев мог сообщить массу конфиденциальных подробностей, имел все шансы оставить Ергольского совершенно равнодушным. Поэтому на вопрос актрисы писатель ответил:
– Вот так и придумываю, Евгения Викторовна. Просто сажусь и представляю себе…
– Кого? – с любопытством спросила Натали.
– Ну, кого-нибудь, – неопределенно отозвался Матвей Ильич.
– О! О! – воскликнула заинтригованная Панова. – То есть вы можете придумать… ну, не знаю… убийство любого человека?
– Теоретически – да, – ответил Ергольский.
– Это игра воображения, – вмешался Чаев. – На самом деле, конечно, никто никого не убивает.
– Ну разумеется, разумеется, – прогудела Клавдия Петровна. – Думаю, Матвею Ильичу приходится постараться, чтобы все выглядело более-менее правдоподобно. Ведь на свете столько людей, которых никто не стал бы убивать.
– А вот тут вы заблуждаетесь, уверяю вас, – возразил журналист. – Правильно я говорю, Матвей?
– Да, убить можно любого, – твердо сказал писатель.
– Вы нас пугаете, – промолвил Колбасин со слабой улыбкой. – Так-таки – любого?
– Но ведь есть же совершенно безобидные люди, которым никто не захочет причинить зла, – заметила Клавдия Петровна.
– Почему же? Причина, чтобы убить человека, всегда найдется, – отозвался Ергольский.
– Я и не подозревала, что вы такой кровожадный. – Клавдия Петровна поджала губы. – Ну, раз так, то какая может быть причина, например, убивать меня?