Он не собирался стрелять – ни сил, ни зоркости для этого уже не было. Он не собирался спасать табельное оружие или прикрывать собой Вовку – это нелогично было бы. Он просто хотел выиграть немного времени для себя, для валяющихся тут же парней, и для поцев, которые должны были, в конце концов, уже подъехать.
Голова треснула красным, бок, кажется, порвался с дикой болью, что-то треснуло снова – и стало тихо и черно. Фахрутдинов больше не чувствовал боли. Он не слышал ни криков, ни хэканья, ни спокойного разговора в черном корейском паркетнике, тихо стоящем у первого подъезда:
– Слышь, его убивают вроде.
– И чо?
– Ну, некрасиво. Кровь, грязь, мозги.
– Вот ты эстет. Ну пошли поможем.
– Га. Кому?
– Ну и разберемся заодно.
Фахрутдинов не услышал, как борзого и важного, которые быстро допинывали и добивали его, пытаясь оторвать от Вовки, окликают два вышедших из джипа хорошо одетых молодых человека. Он не почувствовал, как важный все-таки сумел просунуть руку ему под живот, выдернул ствол и почти не глядя двумя выстрелами срубил заступников. Он не увидел, как важный, побежавший проверять, не остался ли кто в джипе, заметил вылетевшую на проспект милицейскую «десятку», экипаж которой только тут врубил сирену и гаркнул приказ стоять на месте с поднятыми руками – а важный в ответ выстрелил всего раз, но так, что машину понесло юзом и воткнуло в сугроб близ обочины. Он не узнал, что важный, не опуская ствола, несколько раз приказал борзому бежать к джипу, а тот пытался подняться и снова падал – и когда из-за поворота вылетели две надрывающихся «синеглазки», важный выстрелил еще раз, под отчаянный скрип и грохот сел в джип и рванул задним ходом на полном газу, пнув одну из судорожно выворачивающих «синеглазок», и с ревом скрылся. И он не заметил, конечно, в какую сторону сумел ухромать борзой. Не заметили этого ни жильцы, ни зеваки. Лишь мужик в синей куртке.
Которого, в свою очередь, не заметил совсем никто.
– Как? – изумился Жарков неприятным тоном.
Очень хотелось ответить «так», но Шестаков сдержался и повторил по разделениям:
– Сегодня мне в приемную позвонила дочь Неушева. Сказала, что как владелец предприятия хочет провести внеочередное собрание с перевыбором правления и переназначением дирекции. И совет директоров, говорит, собирает уже завтра. Вот так.
– А почему она в приемную-то вам звонила?
– Корпоративного секретаря у меня нет, да он и не нужен – если единоличное владение и управление. Вы же говорили, что единоличное, так? А оно если и единоличное, то не от той личности исходит. Если девушка не врет, конечно. Она ведь врет, Игорь Владиславович? Мне, кстати, и от регистратора звонили, тоже интересуются.
– Что за дочь-то? Старшая, младшая?
– Их еще и две? Бог ты мой. Так все-таки, Игорь Владиславович, мои действия? Мне всерьез к этому относиться, или, как это говорится, забить, или что?
Жарков впервые на памяти Шестакова допустил неуверенность в речь и даже оборвал себя на полуслове:
– Давайте так. Сейчас вам позвонит один… Стоп. Отбой. Я наведу справки и сам все вам расскажу. Пока давайте, что у нас по основной теме.
– Расскажете – это славно, но мне-то что…
– Сергей Иванович, всё, достаточно. У вас вариант забить был? Вот забейте, если так проще. Я сам все разрулю, завтра же. По основной теме, пожалуйста.
Шестаков к такому тону не привык, но формальных оснований для протеста не было – сам напросился. То есть да, его умоляли, уговаривали согласиться на этот проект, обещали златы горы и моря благости для всей Родины – и теперь выходило, что он сам напросился. Будет о чем подумать. Но это потом, а пока:
– По основной теме. Третий цех введен. По прототипам прогнали, итоговую сборку мне КБ обещает выдать вот прямо сейчас. За декабрь должны все отточить, с новогодней пьянки как выйдем, сможем запустить «четверку» на промышленный цикл.
– Вот прямо сейчас – это когда?
– Это вот прямо сейчас, – терпеливо сказал Шестаков. – На час пополудни у меня как раз совещание назначено, а время уже…
– Вижу. Извинитесь там от моего имени. Да, у вас инопартнеры потенциальные не проявлялись еще?
– Кто?
– Ну, кто-нибудь кроме Boro, их-то я сам веду.
– Хм. Нет. А еще и инопартнеры должны были проявиться?
– Ну да, я же предупреждал.
– И зачем? – с выражением спросил Шестаков.
– Сергей Иванович, я помню ваше отношение к вопросу. Решение принимаем не мы с вами, решение принимает руководство, и оно решение уже приняло, окей? Мы должны вписаться в мировой тренд, а без инонаработок, а скорей даже без их инфраструктурных заделов и особенно без их заказчиков так и будем лапу сосать. «Морриган»…
– Так. А может, мы не будем сейчас? – резко осведомился Шестаков.
Жарков рассмеялся.
– Да защищенная линия, что вы в самом деле. Ладно, не будем. В общем, с Boro я сам встретился, а к вам сегодня-завтра евреи пожалуют, вы с ними пообщаетесь, все покажете – и, пожалуйста, постарайтесь потеплее.
Шестаков хотел спросить, следует ли ему лично греть волосатую еврейскую задницу взятыми у бабушки пуховыми рукавичками, но это было неконструктивно, к тому же затянуло бы разговор, который по-хорошему следовало свернуть минут пять назад.
– Буду как солнышко, – пообещал он, еще раз напомнил Жаркову про проблему неушевской дочки, вернее, дочек, попрощался и швырнул трубку.
Закурить, что ли, с тоской подумал он. А что, нормально – три года продержался и хватит. Тут холодно и нервно, повод есть.
Он отжал кнопку и осведомился, ждет ли Еремеев.
– Да, Сергей Иванович, – сообщила секретарша тоном застенчивым и гордым, словно выдавала цвет своего белья.
– Пусть войдет. И, Людмила Петровна, кофе нам сделайте, пожалуйста.
Еремеев вошел с привычно кислым выражением и так же кисло выглядящим потертым чемоданчиком, беззвучно поздоровался и замер у входа.
– Здравствуйте, Пал Викторыч, – откликнулся Шестаков. – Ну что же вы встали. Заходите, садитесь.
– А может, лучше все-таки к нам в КБ, – просипел Еремеев.
– Пал Викторыч, мы договаривались, – напомнил Шестаков, сообразил вдруг, что в ноль воспроизводит интонации Жаркова, но все-таки продолжил: – Сейчас краткая презентация на два лица, так сказать, потом уже я у вас в КБ, а вечером, если успеем, для всего круга – в третьем. А не успеем, так завтра утром с этого и начнем.
Если гости да хозяева не налезут, с отвращением добавил он про себя.