Меня поражает то, что он совершенно открыто и не стесняясь делает все ради выгоды. Готов на все, лишь бы ему было хорошо. Чтобы заманить меня на интервью, а теперь и в рекламу, он готов даже называть меня Катюшей, открывать передо мной двери кафе и пододвигать стулья.
Но ласковые слова – это одно, а поступки – совершенно другое. Он узнал, что меня «попросили» из больницы, сделал расстроенное лицо… и все. У него даже не возникло мысли как-то исправить поступки. Он узнал о моей ситуации и тут же про это забыл, продолжая уговаривать прийти на фотосессию.
Вот это мне и было противно. Если раньше я не хотела сниматься из-за его хамства: «Да что она скажет! Она согласна! Со мной хотят фотографироваться все!», теперь добавилось еще и то, что он даже не думает что-то исправить. Только желание добиться фотосессии.
Пока я размышляла, Стас продолжал вопросительно на меня смотреть.
– Мстишь?
– Нет, зачем… – наконец отозвалась я. – Просто… как тебе объяснить… Как-то все это не так…
– А что мне сделать, чтобы было так? Что мне сделать, чтобы все было правильно?
– Спроси у своей совести. Она подскажет.
Полянский задумчиво молчал.
– Понятно… Значит, не хочешь сниматься… – его плечи опустились. Он медленно развернулся, открыл дверь и вышел за порог. В дом ворвался ледяной поток воздуха.
Парень побрел к калитке.
«Снова он про съемки… – печально подумала я. – Он полностью сконцентрирован на себе. А нужно смотреть немного шире – и замечать кого-то, кроме себя и своих желаний…»
Я смотрела в его широкую спину с поникшими накачанными плечами, и вдруг мне стало так его жаль! Может, все-таки помочь? Потерпеть и сфотографироваться? Да, он еще не понял, что нужно исправлять свои ошибки, но, может, когда увидит, что я пойду ему навстречу и помогу, в его душе что-то дрогнет?..
Только что я подумала, что нужно смотреть не только на себя, но и на других. Так вот, может именно мне первой реализовать эту мысль? Может, мне посмотреть на одноклассника и пойти ему навстречу? Может, когда он увидит мой шаг, это заставит его задуматься и понять, что я прониклась его желаниями и проблемами, и тогда, осознав, тоже начнет обращать внимание не только на себя?..
– Стас, подожди! – воскликнула я, но внезапно с грохотом хлопнула калитка, во двор забежал Димка и истошно закричал:
– Катя! Максим упал!
У меня в глазах потемнело.
При слове «упал» мгновенно вспыхнуло воспоминание: жаркое лето, мы с мамой режем окрошку, звонит папин сотрудник, мама его слушает и потрясенно говорит: «Папа упал».
И вот снова – Максим упал!
Закружилась голова. Я схватилась за дверную ручку, чтобы устоять.
– Катя! – испуганно воскликнул Стас.
Дима разревелся.
– Где Максим?! Где?!
– В яме! – закричал мальчик.
– В яме?! – я чуть не поседела. – Я же сказала туда не ходить! Я же сказала!!
И рванула в дом, схватила с вешалки малиновую куртку, из которой торчал синтепон, шмыгнула в фиолетовые галоши и сломя голову помчалась туда.
Сразу же стало понятно, в какую именно яму упал Максим. Я уже упоминала, что неподалеку находится заброшенный котлован с наваленной горой земли, и дети любят там кататься.
Стоило мне остаться дома и разрешить брату гулять самому, как он тут же пошел к запретной зоне.
Я прибежала к котловану и увидела его – мой малыш стоял на дне и плакал. Но самое главное, что он жив. Правда, сильно испуган.
Возле него валялись санки.
К яме подоспел Стас.
– Максим! Ты цел? – крикнула я.
– Не зна-аю! – разревелся брат. – Я съезжал с горки, санки свернули не туда, и я упа-а-ал. Мне стра-ашно!
– Я же говорила не кататься здесь!
– Я больше не бу-уду! Ка-атя! Ну зачем я сюда прише-ел!
– Вот теперь сам убедился, что надо меня слушать!
– А э-это кто-о? – прохныкал Максим.
– Дядя, – кратко ответила я.
– Дядя! Вытащи меня! Пожалуйста!
Полянский задумался.
Котлован был высотой больше двух метров, так просто оттуда не вылезешь. Хорошо, что на дне были высокие сугробы, которые смягчили падение.
Зимой всегда темнеет мгновенно, и сейчас тоже резко спустились сумерки.
– Мне страшно! – прокричал он. – Катя! Дядя! Вытащите меня!
Брат сел на сугроб и раскатисто разрыдался.
– У вас лестница есть? – спросил Стас.
– Возле сарая. Только там снега много, не пройти.
– А лопата есть?
– Есть.
– Тогда пошли!
– Максим испугается! Его нельзя оставлять одного!
Проблема решилась сама собой. Я увидела перепуганную бабушку и Димку, которые спешили к яме. Бабушка осторожно опиралась на палочку, стараясь, чтобы трость не скользнула на льду.
– Ба, все нормально, он целый! – крикнула я.
– Господи, спасибо! – облегченно вздохнула она и перекрестилась.
– Мы пойдем за лестницей, а вы побудьте с ним, – я дала указания и, оставив «группу поддержки» у котлована, вместе со Стасом вернулась во двор.
Как уже говорила, у нас было прочищено только за двором и площадка во дворе, а в огороде не чистили. Но сарай располагался именно в огороде, причем в самом-самом конце. Чтобы пройти, нужно было пробраться сквозь огромные сугробы с человеческий рост, которые навалило за зиму.
Именно в этот сарай два года назад я шла за картошкой для окрошки, которую папа так и не попробовал.
– Вон сарай, а к нему прислонена лестница, – указала я. – Она хорошая, но железная, очень тяжелая, мы обычно таскаем ее вдвоем.
– Почему?
– Ну а кому это делать? У нас только мама, бабушка, я да брат. Папы не стало два года назад.
– Да, слышал… – смутился Стас.
Я взяла снеговую лопату, которая стояла у входа в дом, и начала прочищать дорожку сквозь огород. Работы тут до ночи. Но Стас, увидев, что я устала после первого же маха, решительно выхватил ее и принялся резво чистить снег.
– Я же в качалку хожу!
Не успела опомниться, как за две минуты он прочистил гигантские сугробы, которые я чистила бы пару часов, легко подхватил тяжеленную железную лестницу и направился на улицу. Я растерянно семенила за ним.
Полянский опустил лестницу в яму и задумчиво посмотрел вниз:
– Хм, коротковата. От ее верха до края ямы почти метр. Я слезу, подсажу Максима, а потом вылезу сам.