Теперь они встречались чаще. Артем органично, словно всегда так и было, влился в компанию, и после школы они ходили домой все вместе: Настя с Семушкиным, Ира и он, ну и Воробьева. Иногда тем же составом гуляли с Феклой.
Портнов сдержал свое обещание – стал больше внимания уделять Ире, звонил ей пару раз, чем она тут же похвасталась Насте, сообщив, что совсем скоро они станут настоящей парой – это, мол, дело решенное.
А вот Настя с ним больше не разговаривала тет-а-тет, как тогда. Она даже задавалась вопросом, а была ли та прогулка от лесопарка домой, те булочки, тот пакет с соком, то доверие, возникшее между ней и Артемом? Может, стоило тогда сказать не об Иркиных чувствах, а о собственных? При мысли об этом становилось неуютно.
«Нет, лучше пусть все идет своим чередом, – думала Настя. – Он сам должен выбрать, и если ему нравлюсь я, а не Ира, сделать первый шаг».
С ней рядом по-прежнему почти все время находился Семушкин, болтал о своем, поджидал у подъезда, несмешно шутил.
Шел ноябрь, и Настя все чаще стала задумываться о зимних каникулах и поездке к родителям.
В Москве то и дело выпадал снег, но лечь насовсем не успевал – таял и превращался в противную, хлюпающую под ногами слякоть. А Насте хотелось настоящей зимы – с сугробами, Новым годом, с оранжевыми мандаринами, пушистой елкой и ароматом кофе с корицей, который каждое утро варила мама.
Настя жутко скучала – до слез. Порой даже думала, а правильно ли поступила, не оставшись в Норвегии, но неизменно натыкалась на укоризненный взгляд Феклы, и ей становилось стыдно.
Ирка с Воробьевой стали все чаще напрашиваться к ней в гости. Сначала Настя приглашала их охотно – вместе веселее, но затем ей надоели бесконечные разговоры о парнях, моде и косметических новинках. К тому же Лена то и дело задавала Насте вопросы про их отношения с Семушкиным, из чего Настя сделала вывод, что сама Лена к нему глубоко неравнодушна.
На Новый год в школе решено было устроить дискотеку и капустник, причем и то и другое, по старой школьной традиции, легло на плечи старшеклассников. Например, Артем согласился выступить с несколькими своими песнями, и Настя жалела, что не сможет увидеть его выступление собственными глазами.
Все в компании знали, что утром двадцать третьего декабря Настя улетит в Норвегию и вернется назад только десятого января.
Билеты были уже куплены и лежали в ящике письменного стола, в подаренной мамой резной деревянной шкатулке. Девушка то и дело доставала их, словно не веря, что уже совсем скоро улетит и у нее будет самое настоящее европейское Рождество – с Санта-Клаусом, украшенным разноцветными огнями Осло, а главное – с мамой и папой и, возможно, даже Ибрагимом, который обещал вырваться на пару дней. Жаль, только без Феклы, но насчет него Настя уже железно договорилась с тетей и дядей. Они пообещали, что будут смотреть за ним, как за маленьким ребенком, и даже Новый год встретят в Настиной квартире, чтобы не оставлять его одного.
Все планы чуть было не пошли прахом.
Двадцать второго декабря весь день шел снег, и Настя радовалась, что, видимо, и в Москве будет снежный Новый год, и не только ей в Норвегии удастся вдоволь наваляться в сугробах и наиграться в снежки, но и остающимся дома друзьям.
Едва закончились занятия в школе, она поспешила домой. До вечера предстояло переделать уйму дел: выгулять Феклу, собрать вещи и дать тете Нине последние инструкции.
Когда Настя после прогулки с псом грела себе обед, раздался телефонный звонок. Она подскочила к аппарату, сняла трубку.
– Алло! Настя! Ты дома? – спросила трубка голосом тети Нины.
– Вообще после обеда как раз к вам собиралась, – ответила девушка.
– Я сама через двадцать минут буду у тебя, – сообщила родственница, и что-то Настю в ее голосе напрягло.
– Что-нибудь случилось? – разволновалась она.
– Поговорим при встрече. Скоро буду. – И в Настино ухо полились короткие гудки.
Нина позвонила в дверь племянницы спустя полчаса. За это время девушка, несмотря на волнение, влила в себя тарелку супа, поставила чайник и теперь сидела, то и дело поглядывая на часы на стене кухни, стараясь не давать ходу дурным предчувствиям, рвущимся в душу.
Тетка прибежала взмыленная и растерянная, и, как показалось Насте, вид у нее был виноватый.
– Настюш, у нас форс-мажор, – прямо с порога проговорила она. – Сегодня утром у Мишиной мамы был сердечный приступ, ее увезли на «Скорой». Сейчас вроде состояние стабильное, но, сама понимаешь, мы должны лететь к ней в Таганрог. – Она устало плюхнулась на стоящий в коридоре пуфик. – Миша поехал за билетами, постарается взять на ближайший рейс. Прости нас. Я понимаю, что мы тебя подводим, но… – Она развела руками.
Несмотря на то что внутри во время тетиного монолога что-то оборвалось, Настя произнесла:
– Ничего, теть Нин, я что-нибудь придумаю, не переживайте.
Когда тетка ушла, Настя выключила в прихожей, дальше которой они так и не прошли, свет, погасила газ под вовсю свистящим чайником и прошла в свою комнату. Присела на подоконник среди цветов. В голове вяло ворочалась мысль: надо переставить горшки на пол, а то полетят сейчас сами. Переставила. Забралась с ногами.
За окном по-прежнему шел снег, ложился ровным слоем на землю, на ветки деревьев. Настя подумала о том, что, наверно, снег идет и за тысячу шестьсот километров от Москвы, в Осло, где мама, суетясь на кухне и весело напевая себе под нос, печет пироги с яблоками для своей прилетающей завтра дочери, еще не зная, что дочь не прилетит. И не будет у нее, дочери, хорошего Нового года – с громким смехом, с пузырящимся в высоких бокалах шампанским, с прогулкой по ночному, яркому норвежскому городу, а будет только одиночество и тоска.
От безысходности Настя разревелась. Она уткнула лицо в колени, плечи ходили ходуном. Было жалко себя и маму с папой, которые с нетерпением ее ждут – для них будет ударом известие о том, что она не прилетит; и тетю Нину с дядей Мишей – им предстоит встречать Новый год у постели больной; и Мишину маму, хоть Настя ее никогда и не видела, – но это ведь врагу не пожелаешь заболеть на самый светлый в году праздник, к тому же так серьезно.
Билеты теперь пропадут, их, наверно, уже не сдашь. А в следующий раз она сможет поехать к родителям только летом, после экзаменов в школе и вступительных в Гнесинке. А это еще полгода!
Слезы лились и лились. Даже подошедший к подоконнику и положивший голову ей на колени Фекла не мог ее утешить.
Ближайшее будущее рисовалось в самых мрачных тонах. Мысль о том, что можно попробовать найти кого-нибудь, кто мог бы позаботиться о Фекле, пришла и тут же ушла. Кто согласится три раза в день наведываться в ее квартиру, кормить и выгуливать огромного, не настроенного на общение бегемота, которого к тому же еще, скорее всего, придется на разные лады уговаривать поесть и выйти на улицу, потому что без хозяйки он будет тосковать! И ладно бы два, ну три дня, так нет, больше двух недель – все каникулы! Сама Настя и то вряд ли бы согласилась, попроси ее кто о такой услуге.