Он наклонился и прислонил свое ухо к моей груди. Как тогда, в прошлом году. Тогда он сказал:
– Самая прекрасная музыка – это стук твоего сердца.
А сейчас Марат отстранился от меня, посмотрел мне в глаза и сообщил:
– Я не слышу, как бьется твое сердце.
– Но зато ты можешь ощутить это ладонью, – заметила я. – Пока так… А потом, когда выздоровеешь, – будешь слышать…
Марат встал на ноги, и с ним приключилась самая настоящая истерика. Его лицо стало злым, он сжал кулаки и отчаянно закричал:
– Я не слышу стук твоего сердца! Я не слышу струн своей гитары! – Он указал пальцем на море: – Я не слышу шум волн, шелест листвы, журчание этого родника! Полина, ты понимаешь? Я ничего не слышу!
Марат находился в высшей стадии отчаяния. Его руки тряслись, глаза были печальными, волосы растрепанными, он тяжело дышал. Он был полон бессильной ярости.
Пламени в костре уже не осталось, но красные угольки все равно давали свет, который освещал нас.
– Не переживай, – умоляюще попросила я. – Врач сказал, что тебе нельзя волноваться и много ходить. Зачем ты сюда пришел? Вдруг по дороге тебе стало бы плохо?
Когда я это говорила, Марат пристально смотрел на меня. Потом истерически рассмеялся:
– Вот ты сейчас что-то говорила, а я видел только, как шевелятся твои губы.
Я разозлилась на свою забывчивость: я забыла, что нужно кричать, и произнесла фразу громко.
Меня распирал гнев. Гнев на ситуацию, на тех накачанных парней, гнев на весь мир. Почему все сломалось? Почему сейчас происходит то, что происходит?
– Закрой уши и послушай, что ты слышишь, – попросил Марат, присаживаясь обратно на песок.
Я закрыла уши пальцами, и мне не понравилось то, что я услышала. Ничего. После того как Марат развил во мне привычку слушать звуки, тишина меня просто потрясла.
– Раньше у меня был музыкальный слух, а теперь нет вообще никакого, – подавленно проговорил Марат. – Я не верю, что слух вернется на сто процентов. Что мне делать в жизни? Как учиться в музыкальном училище без слуха? Как играть в фильмах?
Я не знала, что сказать. Я ничего не видела впереди. Если раньше у нас были планы, то после драки они рухнули. Сейчас я двигалась будто на ощупь в кромешной тьме.
– Почему ты думаешь, что слух к тебе не вернется? – громко спросила я. – Врач же пообещал.
– А если нет?..
– Нужно подождать полтора месяца, и тогда мы все увидим.
Я была уверена, что к Марату полностью вернется слух и что все его планы осуществятся.
Но по его настрою я поняла, что он уже все для себя решил. Решил, что у него окончательно пропал слух и для него кончена карьера музыканта, которая так и не успела начаться.
– Марат, нельзя быть таким слабым! – эмоционально сказала я. – Надо надеяться и настраивать себя на лучшее! Съемки твоего эпизода будут через десять дней. Вот, ты уже можешь свободно ходить. На пляж пришел! Поэтому обязательно снимешься в фильме!
– Кому нужен на съемочной площадке глухой актер? – вздохнул Марат. Он пальцем чертил какие-то знаки на мокром песке.
– Ты не глухой! – Меня покоробило это слово.
– А какой? – усмехнулся Марат.
– Временно лишившийся слуха, – извернулась я.
– Ну да…
– Врач же дал тебе слуховые аппараты на время лечения, почему ты их не надеваешь? У тебя длинные волосы, аппараты можно прикрыть, и их не будет видно…
Марат наградил меня таким взглядом, что я не стала продолжать эту тему.
Мы помолчали. Я проверила палкой, испеклась ли картошка. Она была еще сырая, и я снова присыпала ее углями.
Марат внимательно посмотрел на меня, словно изучая мое лицо.
– Полина, я думаю, что нам надо прекратить общаться.
От этой фразы я чуть в обморок не упала.
– Что?! – Я заорала так, что меня, наверное, слышал не только Марат, но и люди по ту сторону высоких скал.
– Зачем тебе друг со слуховыми аппаратами?
Я рассвирепела:
– Не надо за меня решать, кто мне нужен, а кто нет! Во-первых, я не делю людей на здоровых и нездоровых. Главное в человеке – душа! Во-вторых, я дружу с тобой не из-за каких-то частей тела. Не из-за носа твоего дружу, не из-за голоса или ушей, я дружу с тобой просто потому, что ты – это ты!
– Полина, как я могу быть тебе нужен, если я сам себе не нужен?..
– Не говори так никогда! – закричала я. – Мы вместе все это вынесем! Тяжесть можно разделить, и вдвоем нести ее будет легче! А легкое и делить нечего! Дружбу можно назвать настоящей, только когда ты можешь с другом поделиться горем!
Марат нерешительно улыбнулся и устремил взгляд на море. Он положил голову на согнутые колени, как я полчаса назад, и смотрел на луну, на лунную дорожку на воде, на звездное небо.
Я знаю, какие мысли были у него в голове.
Ничего хорошего. Он был полностью погружен в свою трагедию и не видел света в конце тоннеля.
Марат был уверен, что его жизнь сломана.
Я, как могла, старалась его поддержать, но не чувствовала отклика. Марат не принимал мои слова, не верил мне. И его сложно судить. Неизвестно, что думала бы я, если бы находилась на его месте.
Всю жизнь он играл на гитаре, слушал песни, пел, всегда мечтал о карьере музыканта.
И вот в одно мгновение он потерял слух.
Это просто катастрофа!
В душе Марата пустота и всепоглощающее отчаяние. Я так чувствовала и понимала: сейчас он находится на распутье, не знает, как жить дальше.
Да, я настраивала и себя, и Марата на лучшее, но ведь врачи не могли гарантировать выздоровление. Они давали нужные препараты, делали все необходимое, но как отреагирует организм – этого не знал никто. Здесь не могло быть стопроцентных обещаний. Можно было только надеяться.
Что, если Марат прав и к нему не вернется слух полностью? Каким станет его будущее?
Я с трудом это представляла.
– Слушай, Марат, но ведь Бетховен был глухим! – внезапно вспомнила я.
Марат повернулся ко мне:
– А ты знаешь, каково это – быть Бетховеном?
Марат прав. В его положении очень сложно улыбнуться, рассмеяться и жить, как жил раньше. Это невозможно. Потому что сейчас все не так, как было раньше.
– Наверное, картошка уже испеклась, – вздохнул Марат, поднимаясь с песка и подходя к костру. Он смотрел на красноватые угольки. – Надо же, мы на нашем пляже, а я без гитары…
Чуть помолчав, он добавил:
– Раньше во мне самом, в моей душе была гитара, а сейчас в ней порвались все струны.