Дом у Ивана выглядел, в отличие от Юлькиного, очень даже обитаемым. Уютно. Ковры, кресла, картины, камин. Я предчувствовала отдых от приевшегося за это время минимализма.
– Будем на ты? – предложил Иван.
– Конечно!
Мы выпили на брудершафт. Целоваться, правда, не стали.
Текила со льдом и долькой лимона! Что может быть лучше?
– Знаешь, у меня такой день сегодня… Сумасшедший совершенно день. За такой день десять лет дают.
– Строгого режима? – хмыкнул Иван.
– Бывает и так. У меня почти так – ты ж видел. А ты хороший человек! Я думала, ты сейчас выскочишь, материться начнешь… Пистолет вытащишь… А ты – редкость, уникум!
– Наверное, пора мне в нормального превращаться – с пистолетом и бычатиной.
– Не, не надо. Ты хорош сам по себе. Раритет. Слушай… – я отпила еще текилы, немедленно почувствовав громадное облегчение. – Можно я тебе все расскажу? Я вообще ничего не понимаю, что происходит. Что-то вокруг крутится вихрем. И все вокруг меня. Я ничего не делаю. Сижу тут. Ежей кормлю. Никого не вижу, а все происходит и происходит…
– Да я уж вижу, как ты тихо сидишь, – засмеялся вдруг Иван. – Такая вся кроткая… Как ты с ментами-то… Все сразу просекла.
– Так это у меня уже был крик отчаяния! Ты слушай, слушай!
Я быстро и, как мне казалось, лаконично рассказала новому другу про все-все-все. Мне давно хотелось с кем-то поделиться. Но не было с кем. И тут встретился совершенно подходящий для этого человек. Он внимательно слушал и иногда подливал мне текилу и подкладывал лед.
Может, он решит, что я сумасшедшая. Ну и пусть. Какая разница? Я хоть выговорюсь. Скорее всего он потом побоится мне даже «здрасте» говорить. Но это будет потом. А сейчас…
Я говорила и говорила. Про соседку, про то, что та не соврала про пришельцев. Потом про старую каргу. Про сволочь-Иришку, которой непонятно что от меня надо. И, наконец, про тайну собственной родословной.
– Мой отец – мне не отец! Понимаешь? И я узнаю это только сейчас, когда мне уже тридцать шесть и я вполне могу стать бабушкой! И никто не виноват! И всем хорошо! Только я – кто я теперь?
Я приготовилась зарыдать.
– Кто была, та и есть, – засмеялся Иван. – А скажи, ты дочь той самой Павловской? Александры Николаевны?
– А ты чего? Знаешь ее?
– Еще бы! Я у нее учился. Я ж тебе сразу сказал, что я врач.
– Может, ты еще и папу моего знаешь?
– Академика Павловского? Не застал. Но по учебникам его учился, конечно же.
– А ты кто? Кардиолог? Хирург?
– Пластический хирург, – уточнил Иван.
– Значит, богатый, знатный, счастливый, процветающий…
– Почти так. Давай-ка маме твоей позвоним. Узнаем, как там дела. Она же в клинику собиралась вроде.
Вот человек! Редкой души! И повстречался просто на дороге!
Мама действительно находилась возле Ангелины. Девушка спала. Состояние средней тяжести. Избита, изнасилована. В крови – сильнодействующий наркотик. Завтра с ней можно будет поговорить. Ехать не обязательно. Девочке лишние стрессы сейчас ни к чему. Ей надо окрепнуть.
– Мамочка, а ты как?
– Мы тут с Андреем. С папой.
– У нас первая брачная ночь, – сказал в трубку отец голосом взрослого Егорки.
– У вас, по ходу, все брачные ночи на экстриме, – отозвалась я.
– Похоже на то, – засмеялась мама. – А ты спи, не волнуйся ни о чем!
– Уже, мамочка. Засыпаю.
– Знаешь, – сказала я Ивану, – я за все эти месяцы так полюбила одиночество… Чтоб ничего не случалось, чтоб тишина, покой, звезды, река.
– Это не одиночество, – серьезно ответил Иван. – Одиночество – это совсем другое. «Чувство одиночества – это быть одному плюс поток дерьма»! Вот!
– Гениально! – восхитилась я. – Дай списать слова. Лучше не скажешь.
– Дарю, – щедро распорядился Иван. – Хотя это и не мое. Это психолог один, Фриц Перлз, дал формулу.
– Да! Мне особо тоскливо стало именно когда поток дерьма пошел. И чего-то я уже больше не могу одна. И не хочу!
– А кто хочет? Есть такие на свете?
Я слышала, как Иван что-то еще говорит, но голос его звучал издалека… Все! На сегодня достаточно. Я нагло уснула на его диване. Спокойным детским сном.
– С добрым утром! Иди завтракать! – услышала я, едва продрав глаза.
Я лежала на чужом диване, укрытая немыслимой красоты шелковым одеялом.
– У тебя так хорошо спится! Я не люблю спать у чужих, а тут так спокойно, уютно!
– Вставай, иди! Я кофе сварил!
Я медленно встала, потянулась.
– Иду! Умыться можно?
– Давай-давай!
Иван хозяйничал на кухне, бодрый и свежий.
– А тебе на работу не надо? – вдруг опомнилась я. – Я тебя не задерживаю?
– Я в отпуске. Дела кое-какие улаживаю.
– В отпуске дела! Ужас какой!
– Ужас. И правда. Но приходится улаживать. Давай ешь.
Иван поставил передо мной сковородку с глазуньей. Три глаза, и все целые. Грамотно сделанная глазунья.
– Ты мастер. Не у всех так получается. А себе?
– А мне – вот!
На другой сковороде красовались такие же совершенные три глаза.
Вкусно! И как же спокойно!
Мне захотелось поблагодарить своего нового знакомого. Подарить ему что-то особенное.
– Иван, скажи, ты ходишь тут на речку купаться?
– Нет. А где тут речка? Мы… я тут сравнительно недавно. Не знал, что можно купаться. Да и времени всегда в обрез.
– Там такое дикое место. Хочешь, я покажу? Поплаваем. Только ты больше никому о нем не рассказывай, ладно?
– Постараюсь, – засмеялся Иван.
– Тогда давай быстро ко мне, я купальник надену, ежам корма задам, и поедем. И ты надень на себя такое… попроще, чтоб не жалко. Мы через кусты продираться будем.
– И ты говоришь, что вокруг что-то вихрем крутится? А ты – сама тишина? – весело вспомнил Иван мои вчерашние жалобы.
Он быстро собрался, мы доехали до моего дома, я снова усадила его на кухне – ждать, а сама ринулась к своим колючкам, наверняка обиженным на меня.
– Ну вот, я готова, поехали!
Я умела очень быстро собираться.
– Слушай, а покажи мне весь дом. Я ж тут не был никогда, – неожиданно попросил Иван.
– Да там смотреть не на что. Все пусто, все вывезли. Только если планировочку. Ну пойдем. Или сам посмотри, я пока тут кое-что в стирку закину.