Молнии вонзались в облачную колоннаду. Ослепительно белые вспышки сливались с разноцветными полосами северного сияния. Гром грохотал на пределе слышимости, сперва лишь пугая исподволь, а затем поистине ужасая. Каяк то опускался рывками, несмотря на парус, то поднимался – опять рывками. Я вцепился в борт и горько пожалел о том, что меня сюда занесло.
И тут разряды стали перелетать с одной облачной колонны на другую.
С помощью комлога и собственных прикидок я оценил масштаб происходящего – атмосфера толщиной в десятки тысяч километров, горизонт отстоит настолько, что между заходящим солнцем и мной можно вполне разместить дюжину Старых Земель или Гиперионов. Молнии окончательно убедили меня в том, что этот мир предназначен для богов и титанов, а не для человека.
Электрические разряды были шире Миссисипи и длиннее Амазонки. Я видел эти реки и видел молнии. И я могу судить.
Я скрючился в крохотном кокпите, словно это могло меня спасти, если разряд угодит в мой маленький каяк. Волосы на руках встали дыбом, я сообразил, что покалывание в шее и в затылке имеет ту же причину – волосы у меня на голове извивались точно змеи. На панели комлога мигали сигналы тревоги. Вполне возможно, прибор произносил какие-то слова, но я не услышал бы ни звука, даже если б рядом выстрелили из пушки. Под ударами воздушных потоков парус покоробился, шкоты начали рваться. В какой-то миг, когда меня ослепила очередная вспышка, каяк встал почти горизонтально – выше, чем парус. Я был уверен, что шкоты оборвутся, и мы полетим вниз в саване из паруса, и будем лететь очень долго – пока чудовищное давление не заткнет мои вопли в глотку.
Каяк дернулся – раз, другой, третий… Он продолжал раскачиваться, как обезумевший маятник, – но уже под парусом.
Вдобавок к безумию молний, вдобавок к непрерывной череде взрывов в облачных башнях, вдобавок к разрядам, полосовавшим колоннаду точно нейроны в спятившем мозгу, от облаков начали отрываться шаровые молнии, которые так и норовили встать на нашем пути.
Я видел, как один из этих шипящих, рассыпающих искры шаров проплыл в сотне метров от меня: он был размером с небольшой астероид – этакая электрическая луна. Шум, который он производил, не поддается описанию; внезапно нахлынули непрошеные воспоминания о пожаре в лесах Аквилы, о торнадо, разметавшем по пустоши наш караван, – мне тогда было пять лет, о взрывах плазменных гранат на громадном голубом леднике Ледяного Когтя. Впрочем, эти воспоминания, даже все вместе, не могут передать той силы, что исходила от молнии и пронеслась мимо каяка подобно иссиня-золотому валуну.
Гроза продолжалась не меньше восьми часов. Столько же длилась и ночь. Когда кончилась гроза, я заснул. Проснулся – измученный, страдающий от жажды, истерзанный ночными кошмарами, в которых сверкали молнии и грохотал гром, все еще частично оглохший. Хорошо бы, подумалось мне, и помочиться за борт, вот только бы не вывалиться из лодки. Лучи утреннего солнца озарили облачные столбы, сменившие ночную колоннаду. Рассвет был проще заката: облачный покров лишился своей ослепительно белой с золотом расцветки; облака понемногу сползали вниз, ко мне, дрожащему от холода. Я промок насквозь. Должно быть, ночью шел проливной дождь, а я и не заметил.
Я осторожно встал на колени, крепко ухватился левой рукой за край кокпита, убедился, что каяк раскачивается уже не так резко, и принялся за дело. Тонкая золотистая струйка замерцала на солнце, исчезая в бесконечности. Бездна вновь стала угрюмо-лиловой. У меня болела поясница, и я вдруг вспомнил кошмар последних дней, связанный с почечным камнем. Как будто это было в другой жизни, давным-давно минувшей. «Что ж, – подумал я, – если вышел еще один камень, его я ловить не собираюсь».
Я застегнул ширинку и стал устраиваться в кокпите, пытаясь вытянуть ноги и при этом не вывалиться из лодки, размышляя о том, что найти в этом мире другой портал вряд ли возможно – ведь кто знает, куда меня унесло в эту сумасшедшую ночь… И тут я сообразил, что больше не одинок.
Из бездны поднялись живые существа и теперь кружили около меня.
Поначалу я заметил лишь одно; сравнивать мне было не с чем, поэтому я не мог определить на глаз его размеров. Существо вполне могло оказаться на расстоянии в несколько метров от моего каяка и иметь в поперечнике лишь несколько сантиметров, а могло быть громадным и находиться очень-очень далеко. Оно проплыло между двумя облачными колоннами, и я прикинул, что второе предположение, пожалуй, ближе к истине. Когда существо приблизилось, я разглядел, что его окружают мириады других, менее крупных.
Прежде чем попытаться описать его, я должен сказать, что мы, люди, несмотря на все наши достижения в покорении космоса, не слишком готовы к встрече с гигантскими формами иной жизни. На сотнях планет, исследованных и колонизированных во время и после Хиджры, аборигены в основном представляли собой растительную форму жизни или простейших, подобно светящимся стрекозам на Гиперионе. Крупных же аборигенов – скажем, левиафанов с Безбрежного Моря или цеппелинов с Вихря – беспощадно истребляли. В результате на большинстве планет сложилась такая ситуация: немногочисленные местные формы жизни при подавляющем превосходстве приспособившихся к новым условиям существ со Старой Земли. Люди терраформировали все эти планеты, принесли с собой свои бактерии, своих червей, рыб, птиц и животных в древних «ковчегах», а позднее начали строить так называемые «родильные фабрики». Примером того, что получилось, может служить Гиперион, на котором местная растительность – огненные деревья, челма, плотинник – и насекомые сосуществуют с трансплантами и мутантами, такими как акулы, утки, олени, дубы и вечноголубые ели. Мы не привыкли к инопланетным животным.
А мне навстречу поднимались именно инопланетные животные. Сомневаться не приходилось.
Самое крупное напоминало камбалу – очередного земного мутанта, прижившегося и расплодившегося в теплых водах Великого Южного моря на Гиперионе. Существо было почти плоским и прозрачным, его внутренние органы хорошо просматривались, хотя, признаюсь честно, было очень трудно определить, где у него изнутри, а где снаружи: оно все колебалось, пульсировало и ежесекундно меняло форму, точно готовящийся к битве звездолет. Головы как таковой у него не было, ничто на теле, никакой придаток ее не напоминал, но я разглядел множество щупалец – скорее зарослей, болтавшихся повсюду, то втягивающихся, то вытягивающихся отростков. Они находились и внутри прозрачного тела, и снаружи, и я никак не мог разобраться, как движется это существо – то ли отталкивается щупальцами, то ли, сокращаясь и распрямляясь, выталкивает из себя газ, который и сообщает ему подъемную силу.
Насколько я помнил из древних книг и объяснений бабушки, цеппелины Вихря выглядели гораздо проще – газовые мешки в форме капель – и представляли собой клетки, удерживавшие внутри себя метан и азот, перерабатывавшие в себе гелий, этакие огромные медузы, плававшие в кислородно-аммиачно-метановой атмосфере. Если меня не подводила память, цеппелины были чем-то вроде атмосферного протопланктона, который парил в ядовитой атмосфере подобно носимой ветрами манне. На Вихре не было хищников… пока не прибыли люди с их воздушными батискафами и не начали собирать редкие газы.