Я кивнул, по-прежнему в нерешительности. Меня переполняло разочарование и еще – злость, граничащая с ревностью. Полный абсурд.
– А.Беттик? – Меня вдруг пронзило ощущение, что андроид умер. – Он…
– Он вчера ушел на Пхари-Базар, за провиантом, он каждые две недели туда ходит. – Рахиль взяла меня за локоть. – А.Беттик пребывает в добром здравии. Он должен вернуться сегодня вечером. Давай. Собери вещи. Скажи Кораблю, чтоб укрылся на третьей луне. Тебе будет приятнее услышать обо всем от Энеи.
В конце концов я захватил лишь самое необходимое: смену белья, крепкие ботинки, миниатюрный бинокль, небольшой нож в ножнах, гермокомбинезоны, респираторы и бортжурнал-коммуникатор размером с ладонь. Затолкав все в рюкзак, я сбежал по ступенькам на луг и объяснил Кораблю, что делать. В своем антропоморфизме я зашел настолько далеко, что готов был услышать от него отказ снова впасть в спячку – на сей раз на лишенной атмосферы луне, – но Корабль лишь повторил приказание и предложил ежедневно посылать по лучу контрольный запрос на комлог для проверки его работоспособности, после чего плавно взмыл ввысь, превратившись в крохотное пятнышко, и исчез в вышине, как сорвавшийся с привязи воздушный шарик.
Рахиль дала мне войлочный халат. Я заметил у нее поверх куртки нейлоновую обвязку, а на лямках – скалолазное снаряжение, и поинтересовался, к чему это.
– Энея приготовила снаряжение и для тебя, – ответила Рахиль, побренчав своей выставкой скобяных изделий. – Более совершенных технических приспособлений на этой планете нет. Кузнецы и слесари в Потале запрашивают втридорога и бойко продают шипы, блоки, ледовые крючья и ледорубы, клинья, карабины, шлямбуры, скальные крючья, бонги, кошки – словом, все подряд.
– А оно мне понадобится? – усомнился я. В силах самообороны нас учили основам ледового восхождения – траверсирование, подъем в трещине и все такое прочее, – да еще мне приходилось карабкаться на скалы, когда мы работали с Эвролом Юмом на Клюве, но настоящее скалолазание меня как-то не прельщало – никогда не любил высоту.
– Надо будет – быстро привыкнешь, – сказала Рахиль. Перебежав по камушкам ручей, она легко устремилась вверх по тропе к обрыву. Снаряжение негромко позвякивало, словно бубенчик на шее горной козы.
Десятикилометровая прогулка вдоль отвесной скалы оказалась не столь утомительной; мне всего-то и надо было, что привыкнуть к ходьбе по узенькому карнизу над бездонной пропастью, ослепительному сверканию горных вершин и клубящихся далеко внизу облаков, а заодно к бурному приливу энергии от обилия кислорода.
– Да, – согласилась Рахиль, когда я упомянул о кислороде. – Здешняя атмосфера принесла бы немало бед, будь тут леса или саванны. Ты наверняка видел муссонные грозы. Но наши горючие материалы практически исчерпываются карликовыми рощицами вроде той, в расселине, и папоротниковыми лесами на дождливой стороне Пхари. А дерево бонсай, которое идет на постройки, настолько плотное, что почти не горит.
Какое-то время мы шли молча. Я следовал за Рахилью, сосредоточившись на дороге. Мы как раз обогнули крутой поворот, где мне пришлось пригнуться, чтобы не стукнуться головой о выступ скалы, когда карниз стал шире, панорама распахнулась, и впереди показался Цыань-кун-Су – Храм-Парящий-в-Воздухе.
Даже вблизи сохранялось впечатление, что он каким-то чудом парит прямо над бездной. У некоторых строений пониже были каменные и кирпичные фундаменты, но большинство висели над самой пропастью. Сверху эти подобия пагод прикрывал исполинский скальный козырек, нависающий метрах в семидесяти пяти над главными зданиями. Лестницы и террасы зигзагами поднимались почти до самого козырька.
Теперь нас окружали люди. Разноцветные халаты и неизменное альпинистское снаряжение были не единственным общим знаменателем: большинство людей, взиравших на меня с кротким любопытством, принадлежали к азиатскому типу выходцев со Старой Земли; рост у них был маловат для обитателей планеты с гравитацией, близкой к стандартной. Кивнув в знак приветствия, каждый уважительно уступал дорогу Рахили, уверенно прокладывавшей путь сквозь толпу, вверх по лестницам, через залы, пропахшие сандалом и благовониями, по террасам и шатким подвесным мостикам. Скоро мы добрались до верхних ярусов, где строительство продвигалось стремительными темпами. Крохотные фигурки, которые я видел в бинокль, обратились в живых людей, с кряхтением таскающих тяжеленные корзины, пропахших потом и честным трудом. Беззвучная деятельность сменилась мешаниной грохота молотков, звона долот, перестука кирок, гула голосов. Словом, обычная упорядоченная суматоха, в равной мере присущая всем стройкам на свете.
Одолев несколько очень длинных лестниц, я остановился перевести дыхание. Сколько бы там ни было кислорода, а взбираться на такую высоту – дело нелегкое. Рахиль наблюдала за мной с невозмутимостью, которую легко было принять за равнодушие.
Подняв голову, я увидел молодую женщину, грациозно спускавшуюся с верхней террасы. На долю секунды сердце мое встрепенулось – Энея! – но тут я разглядел, как она двигается, заметил коротко остриженные сзади темные волосы и понял, что опять ошибся.
Мы с Рахилью отошли в сторону, и женщина одолела последние несколько ступенек, просто-напросто спрыгнув с них. Крупная, хорошо сложенная, с меня ростом, с волевыми чертами и изумительными темно-лиловыми глазами, с виду – под пятьдесят стандартолет, может, чуть больше, загорелая, в отличной форме и, судя по морщинкам в уголках глаз и рта, любит посмеяться.
– Рауль Эндимион, – проговорила она, протягивая руку, – я Тео Бернар. Я помогаю строить дома.
Я кивнул. Ее рукопожатие оказалось таким же крепким, как у Рахили.
– Энея как раз заканчивает. – Тео Бернар указала в сторону лестницы.
Я вопросительно поглядел на Рахиль.
– Ты ступай, – сказала она. – А у нас дела.
Я полез вверх, крепко перехватывая ступеньку за ступенькой. Бамбуковая лестница насчитывала не меньше шестидесяти ступенек, терраса внизу была ужасно узкой, а пропасть под ней – бездонной.
Забравшись на верхнюю террасу, я увидел две строительные времянки и грубо обработанные каменные поверхности – видимо, там будут последние храмовые строения. Всем своим существом я чувствовал, как давят сверху бессчетные тонны камня, нависавшие метрах в десяти над головой, словно гранитный потолок. В трещинах и расселинах деловито сновали мелкие птахи с раздвоенными хвостами.
И тут я позабыл обо всем на свете, увидев, кто вышел из большей времянки.
Энея! Прямой взгляд темных глаз, открытая улыбка, острые скулы, нежные руки, небрежно подстриженные русые волосы развеваются на свежем ветру… За время нашей разлуки она почти не выросла – я по-прежнему мог бы поцеловать ее в лоб, не поднимая головы, – но изменилась разительно.
Я судорожно вздохнул. Я, конечно, видел, как люди растут и взрослеют, но почти все они были мои друзья, они росли и взрослели вместе со мной. Глядя на Энею, я обнаружил, что во многом она почти не изменилась со времени своего шестнадцатилетия, только исчезла подростковая неуклюжесть – скулы обострились, черты стали отчетливее, бедра шире, а грудь – выше. На ней была все та же зеленая рубашка, те же галифе и высокие ботинки, та же куртка – все как в Талиесин-Уэсте. Да, ноги и руки стали крепче, мускулистее, чем на Старой Земле, но изменилась она не в этом.