Кабану связали веревками ноги, просунули жердь под ними и вчетвером понесли в деревню.
– И это все? – поразился Варда. – Хотел бы я так жить. Ничего и делать не надо. Прикоснулся – и забирай еду. Хм, только рот открывай.
Когда кабан был разделан, зажарен и съеден всем племенем, местные охотники предложили гостям показать завтра свое умение.
Никита согласился. Если бы он отказался, насмешек было бы не избежать, а уважения к племени азуру не было бы. Ведь они сейчас представляли не себя, а все племя, и вся троица это прекрасно понимала.
– Что делать будем? – спросил Никита в гостевой хижине.
– Пусть загонщики только выгонят на нас зверя, а уж мы с ним управимся. Ты с арбалетом, а я с копьем.
– А Тот?
– Он не охотник – воин. Тот пусть с мечом подстраховывает.
На том и порешили.
Наутро загонщиков собралось много – не столько принять участие в охоте, сколько поглазеть. Со зрелищами в племенах было туго, и о любом событии говорили долго.
Один из охотников провел их на место:
– Стойте здесь, только не шумите. Мы выгоним зверя на вас.
Он приложил руки ко рту и вскричал на манер какой-то птицы, подав сигнал.
О приближении загонщиков сообщил шум – они кричали, топали, били палками по деревьям. Мимо охотников стремительно промчались мелкие зверушки.
Никита взвел арбалет, наложил болт. Варда стоял метрах в десяти за деревом, сжимая копье, – он измазался грязью и сливался с лесом.
Внезапно из чащи вырвалось неизвестное Никите животное. Оно напоминало бегемота, но ростом и размерами было едва ли больше вчерашнего кабана.
Никита посмотрел на местного охотника – тот кивнул. Стало быть, съедобное.
Никита вскинул арбалет и нажал на пуск. Времени не было, еще секунда – и зверь скроется в кустарнике.
Болт достиг цели, зверь упал и забился в агонии.
Никита уже счел было охоту законченной, как вдруг на небольшую поляну выбежало нечто мохнатое, и сразу нельзя было разобрать, медведь это или большая обезьяна.
Не раздумывая, Варда метнул копье – сказалась большая практика.
Копье угодило животному в грудь. Раздался короткий рев, и зверь упал, царапая когтями древко копья. К нему несколькими гигантскими прыжками подскочил Тот и мечом снес зверю голову.
Охотник из местных покачал головой:
– Зря убили. Есть его нельзя, мясо жесткое и пахнет нехорошо. А шкуру выделать можно, знатная получится.
Из леса высыпали загонщики и уставились на добычу. Они шумно заговорили между собой и с местными охотниками.
Тот живописал картину охоты, изображая Никиту с арбалетом и Варду, метнувшего копье.
И копье, и болт были осмотрены.
– Так вы можете убивать издалека? – уточнили загонщики.
– Да, нам не надо притрагиваться к животному, как вам.
– Хорошо. И зверь мертв, и охотник цел. У нас были случаи, когда зверь калечил охотника.
– Так и у нас такие случаи бывают, когда зверь только ранен или слишком велик.
И Никита рассказал о громадных червях, выползавших из земли. Люди слушали его с открытыми от удивления ртами.
– Неужели такие бывают? У нас дети их собирают, но это черви маленькие. Их жарят и едят, вкусно.
Никита внутренне содрогнулся от отвращения – их черви тошнотворно воняли.
С мохнатого зверя быстро сняли шкуру, а убитого гиппопотама поволокли в селение. Племя снова было с мясом.
После того как мясо было съедено, в центре селения на пенек уселся абориген, положивший себе на колени нечто непонятное, похожее на два медных таза, скрепленных между собой днищами наружу. Музыкант – а это был он – стал бить ладонями в этот странный барабан. Звуки были мелодичные и напоминали гитарный перебор, а вовсе не звучание барабана.
Потом музыкант затянул песню. Голос его был высоким, звонким, мотив песни необычным, но зрители стали хлопать в ладоши и подпевать.
Одна песня сменяла другую, многие пустились в пляс. Телодвижения танцующих напоминали африканские танцы: танцоры крутили головами, вертели задом и притопывали ногами.
Не зря римляне говорили: хлеба и зрелищ! Вместо хлеба было мясо, а зрелище – вот оно. И много ли человеку для счастья надо?
Через пару часов музыкант неожиданно встал, подошел к Никите и протянул свой незатейливый инструмент. Варда перевел его слова:
– Бери кулах и спой нам песни своего племени – мы хотим послушать.
Никита растерялся. Как играть на инструменте, он не знал – да и какие песни петь? Ни одной песни племени азуру, к своему стыду, он не знал, а как петь современные ему, песни двадцать первого века, под этот барабан?
Но на него смотрело множество людей.
Никита прошел к пеньку в центре, уселся и несколько раз легонько ударил пальцами по меди.
Кулах был чувствительным к прикосновениям, меняя тембр в зависимости от места удара. Ближе к краю тембр был низким, вроде ноты «до», а в центре – высокий, это «ля».
Что играть? Музыкальный слух у него был, в детстве он даже ходил в музыкальную школу, правда – не доучился, бросил, сольфеджио доконало. Футбол, тогда дворовый, был куда интереснее. И с друзьями в пивбаре под караоке пел, получалось неплохо. Но ведь он языка не знает!
И Никита решил сбацать лезгинку. Он начал играть, жители захлопали в такт и стали притопывать ногами. Никита заметил, как Варда непроизвольно двигает ладонями в такт его игре – не иначе, как у него есть опыт игры на барабане. Он махнул рукой, подзывая краснокожего, и, когда тот подошел, показал ему, где и как бить.
Варда уселся на пенек и стал играть. Несколько минут получалось неважно, но потом дело пошло на лад. Никита же стал отплясывать так, как это делают кавказцы. Вскинув руки в стороны, он плавно пошел по кругу, закричав «Асса!», и стал выделывать ногами коленца.
Местные стали присматриваться, а потом и сами освоили нехитрые движения. И вот уже вся деревня танцует лезгинку. С Варды уже пот катил градом, но он стойко держал темп и только наяривал.
Через полчаса Никита выдохся, а народ отплясывал вовсю. В чем аборигенам не откажешь – так это в музыкальности, гибкости, подвижности. А движения они на лету схватывают.
Никита смотрел на массовую лезгинку и улыбался. Лезгинка – и где? В дремучем лесу, в исполнении членов первобытного племени! Уже не сдерживаясь, он начал хохотать, настолько нелепо и дико это выглядело: полуголые «электрические люди» отплясывают лезгинку! Сюжет для психиатра.
Глядя на него, стали смеяться и местные. Один, другой, а потом – как массовое помешательство – все. Смеялись до колик в животе, до слез.