– Это… Николай. Этим он занимался… в Тарасове.
Я несколько перевела дух. По крайней мере, хоть тут не в «молоко».
– Где она?
– Я же говорю, что это было дело Николая, – выговорил Корчевников. – А я… я не в теме. Фомичев поручал забрать твою тетку Николаю.
– Зачем она им?
– Я… я не знаю.
– Зачем – она – им? – повторила я грозно.
– Я правда не знаю… Там что-то связано с исследованиями Долинского. Ты знаешь, кто такой Долинский? Он работал в институте еще при Союзе… когда «восьмерку» курировал твой родитель.
– А-а, ты и тут в курсе.
– Да… Еще я знаю, что твоя тетка была нужна Маркарову, который теперь ведет исследования после смерти Косинова. Он… он – доктор наук…
– Это не имеет особого значения. А что, смерть Косинова – тоже ваших рук дело?
– Фомичев сказал, что его нужно убрать как можно более изощренно, – пробормотал Борис. – Николай в таких делах понимает… Он же пиарщик, бывший имиджмейкер какого-то уральского мэра. Бандита, кстати, жуткого. Фомичев еще сказал: «Помните, что на вас лежит груз ответственности. На каждого из нас, как говорил Остап Бендер, давит атмосферный столб весом около десяти тонн, но мы этого не сознаем. Вот и Косинов не чувствует груза ответственности, который лег на его плечи. Продемонстрируйте ему этот груз в максимально наглядной форме». Ну… остальное известно. Ведь вокруг этого дела такой вой подняли. Мы вызвали Косинова к ровненскому стадиону «Темп», а остальное было исключительно делом техники.
– Как все происходило?
– Мы подъехали к стадиону. Нас было четверо. Трое сели в машину к Косинову – я, Николай и Лена. Четвертым был некто Курков. Его убили на следующий день после ликвидации Косинова. Это он, Курков, сидел за рычагами крана, опустившего плиту.
– Убили его по приказу Фомичева?
– Ну разумеется.
– А убивал, конечно, Николай? Ты же, кажется, на него все свои грехи списываешь.
Корчевников кашлянул. Его серые губы кривились от боли. На виске пульсировала жилка, похожая на свернувшегося кольцом и не желающего умирать дождевого червя. Борис хрипло выговорил:
– Да нет. Куркова убрал я.
– Честность – хорошее качество, – отметила я спокойно, хотя у меня от всего происходящего мучительно кружилась голова. – Ну, продолжай в том же духе. За что убили Косинова?
– У него был конфликт с Фомичевым. Деталей не знаю. Помню только, что это касалось их проекта. Кажется, Косинов протестовал против каких-то там… Словом, он пригрозил Фомичеву, что предаст огласке некоторые моменты.
– Огласке?
– Да. Он говорил, что выставит их на суд общественности. У Косинова была вообще странная манера выражаться… старомодная. Как у комсомольского вожака в годах этак шестидесятых.
– Ага, – кивнула я, – понятно. Конфликт Косинова с Фомичевым, крайний – Кешолава, сюда же влезли два глупца, угнавшие машину Косинова, который, как последний дурак, оставил авто с важнейшей информацией в бортовом компе просто на улице. Наверное, сильно он измотался, если позволил себе такую глупость. Или думал, что Фомичев не догадается?
– Что думал Косинов, уже никому не откроется.
– Философ, – усмехнулась я. – Ну хорошо… Я все могу понять: корпоративный конфликт в знатном семействе ИГИБТа, матерый гэбистский волк Фомичев перегрыз горло залетному гусенку Косинову, две бродячие дворняжки, Костюмчик и Микиша, влезли не в свое дело, сперли единицу автотранспорта. Кешолава – тоже понятно, за что страдает. Но, – я наклонилась к самому уху Корчевникова, – моя тетушка-то тут при чем? Она-то какое касательство имеет к этому делу?
– Я же говорил, что не знаю!
Я погладила волосы на виске Корчевникова дулом «беретты»:
– Что, правда?
– Ну в самом деле я не знаю! Только слышал, что все из-за того, что она – родственница генерала Охотникова. Родная кровь. И еще там приблудился этот Долинский, которого в последнее время усиленно разыскивает Фомичев. Долинский ведь пропал из виду несколько лет тому назад, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. А без него что-то там у Фомичева не срастается, причем со смертью Косинова – тем более.
– Зачем же было резать курицу, которая несет золотые яйца? – спросила я. – Под курицей я разумею, понятно, Вадима Косинова.
– Потому что курица слишком громко кудахтала, – отозвался Борис. – Никто не виноват… А еще я слышал, – вдруг встрепенулся он, – что все происходящее имеет прямое отношение к конференции этих… ученых, которые и сейчас заседают.
– Вот, значит, в чем дело… – пробормотала я. – Конференция… «суд общественности». Может, именно на конференции Косинов собирался опубликовать какие-то запретные, на взгляд Фомичева, нюансы разработок по проекту «Ген регенерации»? Все может быть, все может быть. Ладно, Боря, ты уж извини, но я тебя в таком виде оставить не могу. Кто мне поручится за то, что ты не начнешь сразу после моего ухода названивать Коле-клинику или даже самому Фомичеву? Никто.
Корчевников пошевелился, лежа на полу, и шевельнул губами так, как это делают глухонемые. Потом выговорил хрипло:
– Ты меня застрелишь?
– Нет, утоплю, – отозвалась я. – Ты ведь предпочитаешь именно такой вид смерти? По крайней мере, в отношении других людей? Ладно. Не буду марать об тебя руки. Только я хочу еще получить от тебя адрес Николая. Как его фамилия, кстати?
– Савин. Николай Савин.
– Ну вот и скажи мне быстренько адрес Николая Савина. Да, кстати, а Фомичев часто не ночует дома? Адрес-то его у меня есть, только я не думаю, что он постоянно там бывает.
– Случается, что он ночует в институте. Довольно часто. У него там есть комната отдыха, и он там спит. Он вообще неприхотливый человек, так что…
– Отлично, – сказала я. – Фомичев у нас спартанец, я поняла. Ну, диктуй адрес своего дружка Савина.
Корчевников, глядя на меня уже откровенно умоляющим взглядом, сказал адрес Николая и Елены – они жили вместе, как оказалось. Затем я связала Бориса и заклеила ему рот пластырем. В процессе связывания я пару раз ненароком зацепила простреленное колено страдальца и так же случайно сжала его запястье. Он потерял сознание.
Оставив Корчевникова валяться в собственной гостиной, я вышла из квартиры и захлопнула за собой дверь. Конечно, нужно было его убрать. Профессиональная этика вполне это допускала и даже в некотором роде требовала. Тем более никаких угрызений совести я по поводу смерти «гусара» вряд ли испытывала бы. Но, наверное, я минула тот возрастной рубеж, когда к смерти относятся легко и без должного почтения. Теперь отнять у человека жизнь было для меня гораздо сложнее, чем, скажем, пять лет назад. Даже если этот человек – такой законченный подонок, как этот «гусар» Боря, фомичевское отребье.