Я стал ругаться, как Танкист.
Потом, когда запал кончился, я остался в тишине, как и был - голый.
Вдохнув, я откинул полость шкуры и вышел.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Первое, что я увидел, - это кучка старух. Первое, что почувствовал, - раскаленный снег под ногами.
Конечно, в этот край пришла весна. Солнце было как начищенная пуговица.
Но все-таки, черт побери, было градусов двадцать. Холодновато. Утро.
Я сделал первый шаг, потом еще. Мошонка ощутимо подтянулась к животу.
Сперматозоиды, наверное, метались. Ветер был такой, про который говорят "легкий бриз".
У меня от него побежали мурашки везде. Волосы вздыбились даже под мышками. Я понял, что это тупик.
И тут я расхохотался. Я увидел себя со стороны. Голый, вставший от холода на пуанты. С подобранной испуганной мошонкой. С лицом глупым, напряженным. Посреди глаз, посреди этой ебаной Арктики, в затерянном стойбище для полумертвых старух...
Хохоча, я шел к ним. Смеясь от души.
Я чувствовал, как тяжесть последних лет скользит с плеч, как рюкзак.
Как становится легко. Я чуть не начал кататься со смеху. Чуть было не рухнул в сугроб.
Я остановился. Я не мог идти. Я хохотал.
Старухи сами подошли. Серьезные, молчаливые. От этого я вообще чуть не упал.
И тут услышал громкий смех. Это был наш хозяин. Он тоже смеялся.
Еще бы немного, и я бы пустился в пляс! Я бы плясал, пел, говорил бы разными голосами, свистел, пукал, хрюкал! Я бы исполнил весь свой репертуар для этих старух! Я остановился. Перестал смеяться. Я увидел этих старух перед собой.
Их лица вовсе не были одинаковы и серьезны. Они просто очень жалели меня!
Они смотрели на мое тело, на мой член, сморщенный от холода, на мои руки, повисшие вдоль худых ног. На мое дергающееся лицо.
И тут произошло то, чего я никак не ожидал! Они начали покатываться со смеху! Раскачиваясь, прижав руки к животам, они смеялись.
Светило солнце. Я стоял, улыбаясь всему, что происходило. Почему они начали хохотать? Над чем? Тогда это было не важно.
Теперь, в Париже, на рю Термопиль, я, конечно, понимаю, над чем они смеялись. Те старухи, которые должны были умереть. И которых сейчас уже нет в живых.
Они смеялись над той серьезностью, с которой я вышел из яранги.
Над той серьезностью, с которой я взвалил на себя свою собственную природу.
Над той легкостью, с которой скользнула с плеч моих моя армейская жизнь.
Над тем героизмом на моей морде, с которым я хотел плясать для них.
Над тем, как мой Шут превратился в серьезного Клоуна. Они смеялись в то утро, затерянные старые женщины.
Я думал, что они больны своей смертью, своей жизнью. Но они были здоровы. Это я в тот момент был болен. Я был тяжел, как капризный инвалид.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Через час я уже тер их спины. Это была работенка!
В натопленной яранге, без воды, только открытый котел на огне. С меня сошло семь потов.
Их спины были как стиральная доска моей прабабушки. Я растирал их сначала шкурой. Чтоб они вспотели.
Чтобы заставить сухих, как щепки, старух вспотеть, нужен не один черт с веником, а штук пять-шесть. Чтоб хлестали, перекуривали и снова хлестали.
А я был один.
Только я успевал разогреть одну, как другая делала знаки, что уже замерзает.
Я мчался к ней. И принимался снова. Мой член болтался, как колокольчик на шее мчащейся во весь опор коровы. Я их тер, будто старался быстро-быстро стереть что-то с их спин.
Временами казалось, что сейчас я увижу их белые ребра. Только я успевал выжать хотя бы покраснение, хоть маленькое красное пятнышко на спине одной, как меня уже кричала другая.
А потом вообще стало смешно. У той, которая говорила по-русски, вдруг зачесалась спина.
Будто я не тер их совсем! Чем я занимался все это время! Кто высекал из них огонь! Хоть каплю тепла! Хоть красное пятнышко! Я уж не говорю о капле пота!
И я начал ей чесать спину.
- - - Нет! - - - Не здесь! - - - Выше! - - - Вот-вот - - - Ниже - - - Не бойся! - - - У тебя есть когти?! - - - Вот-вот - - - Еще! - - - Сильней! - - - Не бойся! - - -
Она закрыла глаза от блаженства.
Я царапал ее и думал: вот мне бы такую кожу! Вот это панцирь! Вот это кольчуга!
Я стер все свои ногти. Они стали кругленькими. Будто мне сделали педикюр.
А потом, когда старуха наконец открыла глаза, я приступил к другой.
Примерно через полчаса я едва стоял на ногах.
Я понял, что еще немного - и меня можно будет выбросить, как старый носок.
Я натер мозоли размером с пятак.
- - - Ну - - - все, - - - услышал я сквозь полусон, - - - все - - - немного согрелись - - - теперь давай скребки - - -
Пошатываясь, я подал им три стертых, как обмылки, ножа. Мои ноги дрожали. Старухи принялись скрести себя спереди.
Я мог перекурить.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
А потом после всего, выжатый как лимон, я сидел в пустой "бане" и смотрел сквозь откинутую полость, как старухи сидят под солнышком.
Они закутались в свои лысые шубы. Они расчесывали волосы.
Длинные седые волосы, висящие на ветру, как слюна.
Они чесали их, перекинув вперед. Вслепую водили гребнями, медленно. Так же делала моя прабабушка.
Они будто играли на каких-то инструментах. Все три, как одна, склонив головы, двигая широко и ритмично своими гребнями.
Это было так красиво... Я даже слышал музыку.
Я кивал-кивал головой под эту музыку и уснул.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Танкист пропал.
Якут не беспокоился. Я вполне доверял ему и пребывал в таком расположении духа, которое, будь я верующим, назвал бы "благодатью".
Кроме того, мы с якутом очень неплохо пообедали.
Мышцы приятно ломило, и каждое движение четко осознавалось.
Мы молчали. Якут покуривал свою трубочку и щурился. - - - Не переживай за своего товарища, - - - вдруг сказал он, - - - с ним все нормально - - - он ищет себе невесту - - - ему пора уже - - - хватит дрочить - - -