— А сама-то чего, Эстель? — спросила Крисси. Разозлилась, что я посмеялась над ее фантазией, думает, я ее унизить хочу. Сондра тоже разозлилась: она как раз дожевала свой сельдерей и собралась выдать свою фантазию, но не успела между нами вклиниться.
— Ладно, слушай мою фантазию, — сказала я. — Я иду по темному переулку, ночью, этот тип подходит и хватает меня за руку. А у меня случайно в сумочке пластиковый лимон, ну, знаете, всегда пишут, чтоб мы носили с собой пластиковый лимон. Я вообще-то не особо его ношу, однажды взяла, а он у меня протек и залил чековую книжку, но в фантазии лимон при мне, и я говорю этому типу: “Что, хочешь меня изнасиловать?” Он кивает, тогда я сую руку в сумочку, за пластиковым лимоном, а его там нету! Куча всякого барахла: сигареты, клинексы, кошелек, помада, водительские права, ну, сами знаете, чего только нет. И я прошу его подставить руки, вот так, и вываливаю все из сумочки, а на дне лежит этот самый пластиковый лимон, но я крышечку не могу открыть и я прошу, чтобы он мне помог, и он очень мил, отвинчивает крышечку и отдает мне лимон, и тогда я брызгаю ему прямо в глаз!
Только не считайте меня жестокой. Ну, конечно, немного подло, ведь он такой любезный и вообще.
— И что, это и есть твои фантазии об изнасиловании? — спросила Крисси. — Я не верю.
— Она у нас большая оригиналка, — сказала Дарлин. Мы с ней работаем здесь дольше всех, и она никак не может забыть ту нашу корпоративную вечеринку, когда я напилась и кричала, что сейчас спляшу под столом, а не на столе: я таки сплясала “казачок” вприсядку и стукнулась головой о крышку стола, большой такой канцелярский стол, короче, когда я уже поднималась, я сильно стукнулась головой и вырубилась окончательно. Ну что тут особенного? А Дарлин решила, что это, значит, потому, что я оригинально мыслю, и теперь всем новеньким про это рассказывает, — по-моему, это нечестно. Хотя “казачок” я действительно плясала.
— Да я не вру, — сказала я. Я всегда говорю, что думаю, и девчонки это знают. Что толку притворяться, рано или поздно правда все равно откроется, и зачем распинаться. “Слыхали анекдот про средство для чистки кухонных плит?”
Но обеденный перерыв уже подходил к концу, и эта партия в бридж пошла к чертям собачьим, а на следующий день весь обед спорили, начинать ли новую партию или восстановить старый расклад, и из-за этого Сондре так и не удалось рассказать, как она представляет свое изнасилование.
Тем не менее с того дня у меня самой начали появляться такие фантазии — может, я ненормальная, не знаю. Ну, и я представляла всяких красивых незнакомцев типа мистера Чистота из рекламы чистящих средств, и как они залезают в окно, и я лишь просила бога, чтобы у него не было плоскостопия или пятен пота под мышками и чтобы он был не метр с кепкой, а повыше, вот уж плохо быть дылдой, хотя сейчас все меняется и высоким мужикам теперь не обязательно подавай коротышек, чтобы только до пупка еле доставали. Но если уж говорить честно, это все не фантазии об изнасиловании. Потому что в настоящей фантазии об изнасиловании вам не по себе, как будто у вас дом горит, а вы не знаете — то ли убегать на лифте, то ли по лестнице, то ли просто обмотаться мокрым полотенцем, и вспоминаете все, что читали про пожары, а сделать ничего не можете.
Например, иду я ночью по темному переулку, и вдруг такой уродливый коротышка подбегает ко мне, хватает за руку, и не просто какой-то там урод, с опухшим никаким лицом, типа тех банковских служащих, которые вам заявляют, что кредит превышен. Конечно, я не настаиваю, что все банковские так выглядят, но у этого просто ужас — все лицо в прыщах. Он хватает меня, прижимает к стене, он хотя и коротышка, но тяжелый, и давай расстегивать ширинку, только тут у него заедает молнию. Это, считай, торжественный момент в жизни девушки, почти как выйти замуж или ребенка родить, а у него вдруг ширинку заело!
И тут я произношу, вроде как с презрением: “Ну, конечно!” И он начинает плакаться, что ничего толком не умеет сделать в жизни, и это последняя капля, и сейчас он пойдет и сбросится с моста.
— Слушайте, — говорю я ему. Мне его жалко. В моих фантазиях мне всегда становится жалко насильников, ну, наверное, потому, что у них что-то не в порядке, потому что, если бы это делал Клинт Иствуд, может, все было бы по-другому, но ведь вот какая невезуха. В детстве я была из тех девочек, знаете, которые мертвых дроздов хоронят.
Это доводило мою мать до белого каления, она запрещала к ним прикасаться — наверное, всякой заразы боялась. Вот я ему и говорю: — Слушайте, я знаю, каково вам. Вам нужно заняться своими прыщами, если вы их сведете, вы получитесь очень даже симпатичный, правда. И никого насиловать не надо будет. Я вас очень хорошо понимаю. У меня у самой однажды были прыщи… — Я его просто утешить хочу, хотя у меня они по правде были. Напоследок я даю ему координаты дерматолога, который меня лечил, когда я ходила в школу еще в нашем Лимингтоне, хотя на самом-то деле я ездила к дерматологу в Сент-Катарин. Точно вам говорю, мне поначалу было ужас как одиноко в Торонто. Я-то думала, что меня ожидает волшебное приключение и все такое, но в городе с людьми труднее сходишься. Хотя у мужиков, наверное, все по-другому.
Или я потом представляю, как свалилась с жутчайшим гриппом, лицо распухло, глаза красные, из носа течет, будто из крана, и тут он влезает в окно, а он тоже гриппует, потому что вокруг эпидемия. И вот он мне говорит: “Дэ дадо шумедь…” Простите, что я зажимаю нос, но мне так легче представить, и вдруг он страшно чихает и меня пока не насилует, хотя и я не красотка, надо быть извращенцем каким-то, чтобы захотеть меня насиловать в таком виде. Все равно что насиловать бутылку с сиропом от кашля, у меня же сопли по колено. И вот он шарит глазами по комнате. Оказывается, у него носового платка нету. “Водмиде”, - говорю я и протягиваю несколько салфеток, одному богу известно, зачем он поднялся с постели, если собираешься лазить по чужим окнам, сначала нужно себя в порядок привести, разве не так? Ведь это дело напряжное. И я предлагаю ему закапать “неоцитран” и выпить виски, лично я так всегда и поступаю, простуда остается, но уже ничего не чувствуешь. Так что я ему все это приношу, он закапывает, пьет, а потом мы вместе смотрим “Ночное шоу”. В конце концов, они же не все время сексуальные маньяки, в остальное-то время живут как люди. И мне кажется, что они также любят “Ночное шоу”, как и все мы.
Или вот еще, это совсем страшное… Когда мужик говорит, что слышит ангельские голоса, и они ему твердят, что он должен меня убить, ну, вы знаете, наверняка читали. Ну и вот: я теперь не в своей квартире, а дома, у мамы, в Лимингтоне, и этот тип прячется в подвале и хватает меня за руку, когда я спускаюсь за вареньем, и в руке у него топор из нашего гаража, а вот это уже действительно страшно. С таким психом фиг поговоришь.
И тогда я начинаю дрожать, но уже через минуту беру себя в руки и спрашиваю так осторожненько, уверен ли он, что ангельские голоса имели в виду меня, потому что я тоже слышу голоса, а мне они говорят, что я рожу воплощение Святой Анны, та родит Деву Марию, а та, в свою очередь, Иисуса Христа, и потом наступит конец света, и не станет же он всему мешать? Тут он теряется и слушает меня дальше, а потом говорит: может, я меченая, — и тогда я показываю прививку от оспы, видите, она такой странной формы, несколько раз воспалялась после того, как я корочку содрала, и это его убеждает, он извиняется и лезет обратно через угольное окно, он через него в подвал и спустился, а я думаю про себя, хорошо, что я выросла католичкой, хоть и не хожу в церковь с той поры, как там начали служить на английском, а это ведь не одно и то же, с тем же успехом можно и протестанткой быть. Надо написать матери, чтобы заколотила угольное окно в подвале — оно всегда на меня страх нагоняло. Забавно, я не представляю лица этого мужика, хотя точно знаю, в каких он ботинках, я их запомнила, когда он обратно через окно выбирался. Ботинки такие старомодные, зашнуровываются до самых лодыжек, хотя он молодой еще парень. Странно, да?