Любе Елена Ивановна завидовала – ее невоздержанности в еде, плотским желаниям, полноте, перевалившей за центнер, которая внешне выглядела вполне привлекательной. Люба не стеснялась валиков на животе, протертости между ног и груди, которая выпирала по бокам из лифчика. Она считала себя красавицей, женщиной Рубенса, которого называла Рубеном, считая, видимо, армянином. Елена Ивановна закатывала глаза, удивляясь непроходимой необразованности сестры. И точно так же она гордилась собой – тем, что сохранила стройность, пусть и граничащую с сухостью, что не разожралась, не распустилась в отличие от сестры.
Елена Ивановна сглотнула горькую слюну и смиренно приготовилась… к чему угодно. Лишь бы Люба ничего не испортила. А если она сболтнет лишнего? Надо только чуть-чуть продержаться. До свадьбы. Может, сказаться больной? Ксюша не станет устраивать скандал, а Петя вроде бы добрый мальчик. Ох, как некстати приехала Люба. Или ее Бог послал? У нее же что в голове, то и на языке. Церемониться не будет. Но ведь Петя ей не нравится. Или уже нравится? Да, надо будет поехать к Матронушке – попросить терпения. Сестра тем временем вернулась к рассказу о малиновом варенье.
– Так вот я спрашиваю отца Василия, могу ли я ему варенье подарить на Пасху. В очереди подслушала, что все что-то дарят – кто икону, кто молитвослов. Я же не знала, что положено дарить. Грех это мой – все только беру, а ничего не отдаю. Иконы дорогие, у меня денег таких нет. Ну, что я могу ему подарить? Полотенце? А варенье я сама накрутила, душу вложила. У отца Василия, хоть он и молодой, уже трое детей, да четвертый на подходе. Вот я и подумала, что варенье в семье всегда сгодится, детям в чай или просто так. Да и нет у меня ничего, кроме этих банок, и взять неоткуда. Ну, ты представляешь, я пришла, варенье в сумке держу и спрашиваю, что можно дарить. А он мне отвечает, что ничего не надо. Нет такого правила. А у меня сумка руку оттягивает – варенье это не знаю куда деть. Ну, я так в лоб ему и говорю, что, мол, варенье принесла. Возьмете? И знаешь, что он мне ответил?
– Что? – У Елены Ивановны от запаха краковской колбасы началась мигрень, причем не та, которую она имитировала для Любы или для Ксюши, а настоящая. Есть хотелось нестерпимо. Даже голова начала кружиться. Так бы и вырвала из рук Любы бутерброд и засунула в рот, не жуя.
– Сказал, что подарок должен быть сделан без гордыни. Понимаешь?
– Понимаю. – Елена Ивановна с ненавистью и завистью рассматривала колбасный жир на подбородке сестры.
– А я не понимаю. Как это – без гордыни? Ты же знаешь, что мое варенье – пальчики оближешь. Конечно, я горжусь. А что в этом такого? Я ж каждую ягодку к ягодке собирала, варила, банки закрывала.
– И что? – Елена Ивановна, воспользовавшись задумчивостью сестры, стянула со стола колясик колбасы и быстро засунула его в рот.
– Да ничего. Отдала я ему эти банки, и вот до сих пор сердце не на месте – правильно ли поступила? Решила, приду к нему в следующий раз и спрошу. Так ведь? Еще собираюсь к тебе в мае приехать, надо благословение попросить.
– Раньше тебе не требовалось никакого благословения, – буркнула Елена Ивановна. Сжеванный кусок колбасы только усилил мигрень, а желудок по-прежнему требовал еды.
– Бесовщина, – заявила Люба. – Вот не понимаешь ты ничего! Где Ксюха-то?
– Они сейчас придут.
Люба чуть со стула не упала.
– Как – сейчас? А ужин? Это ж надо отметить! Одни или с родителями? А благословение ты им дала? Дата какая? Как не знаешь? Даже не посоветовались? Как же так можно? Вот вернусь, пойду к отцу Владимиру, посоветуюсь. Отец Василий молод еще, у него опыта нет в таких делах. Буду молиться за вас. – Люба начала осенять себя и сестру, а заодно квартиру крестом. Если бы у нее с собой была святая вода, она бы все комнаты окропила, защищая от бесовщины.
– Как решат, так и будет, – смиренно проговорила Елена Ивановна. – Лишь бы были счастливы.
– Так что ты сидишь? Такое событие! А у тебя в холодильнике только кефир протухший! Если Ксюха до загса его доведет, то до церкви я его лично дотащу, не сомневайся! Если Петр, то точно православный! Выпить-то есть в доме? – Люба подскочила как ошпаренная и кинулась грохотать дверцами ящиков и вытаскивать сковородки. Елена Ивановна с несказанным счастьем медленно отрезала себе черного хлеба, намазала щедро маслом и положила сверху колбасу. Даже шкурку не сняла. Потом подумала и водрузила сверху малосольный огурчик. Огурцы Любе удавались даже лучше малинового варенья. Остренькие, хрумкие, пахучие, с чесночком – язык проглотишь. Елена Ивановна откусила кусок от бутерброда и зашлась от счастья – мигрень отступила, как и не бывало, а в ноздри ударил запах жареных шампиньонов, картошки с луком, мяса. Люба колдовала над плитой, доставая из глубин сумки и грибы, и молодой чеснок, и зелень, и говяжью вырезку.
Елена Ивановна успела доесть бутерброд, и ее потянуло в сон. Столько бессонных ночей, столько переживаний. Хорошо, что сестра рядом. Можно расслабиться. Елена Ивановна дошла до дивана и рухнула как полено. Даже не помнила, как уснула.
* * *
– Ты где??? – Ксюша орала в трубку.
– Еду! – уже честно ответил Петя.
– Где ты был?
– Заезжал к отцу. Сообщил.
– Я тебя жду в кафе. – Ксюша вроде перестала кричать, удовлетворившись объяснением.
– Почему в кафе?
– Нужно, чтобы мы вместе домой зашли, – терпеливо и торжественно объяснила Ксюша. – Мы же теперь вместе по-настоящему.
Люба нажарила картошки с грибами, мяса, сварила свекольник из завалявшейся сморщенной свеклы и сварганила морс из малинового варенья. Она «упыхалась» и села передохнуть. В этот момент в дверь позвонили.
– Здрасьте, теть Люб, – быстро и по-деловому сказала Ксюша. – Подали. На девятнадцатое. Другие даты были заняты, только эта свободна.
Елена Ивановна, подскочив с дивана, еще не проснувшись до конца, заплакала от счастья и кинулась обниматься к Пете, который жался в прихожей.
– Пойдемте скорее, голодные, наверное, все готово, – запричитала Елена Ивановна, как будто это она простояла у плиты, готовя праздничный ужин.
Петя от еды никогда не отказывался и быстро пошел на кухню.
– Что? На какое? – Тетя Люба преградила всем дорогу. Она стояла в коридоре, разметав руки по стенам.
– Девятнадцатое, – ответила Ксюша, которая нырнула под рукой тети Любы, быстро расставила тарелки и засунула нос во все сковородки и кастрюли.
– Так нельзя же! Бесовщина! – заорала тетя Люба.
– Почему нельзя? – Ксюша успела цапнуть со сковородки картошину и говорила с открытым ртом, чтобы не обжечься.
– Перед Пасхой! – воскликнула тетя Люба.
– А когда можно? – спокойно спросила Ксюша.
– На Красную горку!
– Не, уже нельзя. Все даты заняты. – Ксюша прожевала картошину и цапнула новую.